Валерий Маруга - Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО

— Нет, нет, мне ничего не надо.

— Ну, смотри, дочка, — заворчал тот, что постарше, — слезами тут не поможешь. Все мы там будем.

Отошли в сторону, деловито расчертили вытянутый прямоугольник рядом с могилой Крука и стали копать. Легко и быстро. Мягкая глинистая земля, слетая с лопат, рассыпалась мелкими комьями, образуя две остроконечные горки.

Алла постепенно успокоилась, подошла к ним и, не понимая зачем, спросила:

— Кому яму роете?

— Да девице одной, — ответил тот же пожилой гробокопатель, — дело темное, вроде ее жених убил ее любовника. Или наоборот. А она отравилась газом. Ее откачали, она снова — уксусом. Опять спасли, так она — с восьмого этажа…

— Записку оставила, — дополнил его напарник, — «жить не могу, хочу смерти».

Гоцкая до захода солнца сидела у входа на кладбище. Ее высохшие губы шептали одно и то же заклинание: «Господи, прости меня, грешную».

Потом у нее была еще одна бессонная ночь, на этот раз последняя. Под утро она покончила счеты с прошлым и будущим одновременно. Запила две упаковки димедрола стаканом белого портвейна и заснула вечным сном.

О смерти любимой женщины Чибись узнал в следственном изоляторе. Суд определил ему десять лет лишения свободы за умышленное убийство из ревности. Жалобы в высшие инстанции на необъективность следствия никаких изменений не принесли.

И вот при ознакомлении с ответом, в котором значилось, что «жалоба рассмотрена в Верховном суде и оставлена без удовлетворения», Николаю передали и письмо от дружков с описанием самоубийства его коварной подруги.

Чибись бегло прочитал и скомкал письмо. Нервным, леденящим душу хохотом насторожил сокамерников. Взвыл, как затравленный волк, и с разбегу ударил головой в стенку. Из рассеченной брови брызнула кровь. Опять зло засмеялся, подошел к умывальнику, вытер лицо и, неожиданно для окружающих, начал чистить зубы. Долго и тщательно, словно на всю оставшуюся жизнь.

Через несколько дней, перед этапом в колонию особого режима, он сидел, поджав ноги, в углу на нарах. В сапогах и фуфайке.

— С вещами на выход! — объявил корпусный.

Повторил еще раз. Чибись не шевелился.

Прапорщик зашел в камеру, подошел к нему и дернул за рукав. Фуфайка сползла набок, открывая кровоточащую рану, из которой торчал огрызок зубной щетки.

Николай еще жил. Пластмассовая заточка застряла в сердце и вздрагивала при каждом его слабеющем ударе. Полуживого занесли в медчасть, вызвали начальника СИЗО и прокурора.

— Что с ним делать? — размышлял вслух «хозяин». — Извлечем заточку — помрет. Везти в город в реанимацию и спасать? Кому это надо?

— А хрен с ним, — махнул рукой прокурор по надзору, — он сам решил уйти из жизни. У него осталось это право. Вынимайте этот нож и приобщите к акту о смерти.

И собственноручный палач, не приходя в сознание, вслед за возлюбленной ушел в иной мир. По своей воле и без принуждения.

В его смерти было торжество той же роковой непостижимости в пользу еще живой, но порядком захламленной природе, выражающейся в нетерпимости к пустоте людского духа.

Господь Бог им судья.

Участковый инспектор капитан милиции Шлапак Иван Васильевич опять загрустил. Преступность на его административном участке, охватывающем семь сел и четыре хутора, резко возросла, а желание бороться с ней и силы заметно исчерпались.

«Это по итогам года опять будет склонять начальник, — с тоской прикидывал он, — скажет, профилактикой не занимаешься, разбор заявлений затягиваешь, допускаешь халатность и волокиту… А что я могу сделать?»

Голова раскалывалась, росло чувство тревоги, отражаясь неровными сердечными ритмами и глубокой депрессией. Его служебные результаты, проще говоря, показатели, действительно, никуда не годились. За последний квартал он ни одного алкоголика не отправил в лечебно-трудовой профилакторий, никого не уличил в краже колхозной собственности, не доказал нарушений правил торговли, не завершил рассмотрение десяти жалоб. К тому же каждый день добавлял все новые проявления падения нравов и буйства его сограждан, которые следовало немедленно пресечь или, вникнув, разобраться, составить протокол и доложить руководству райотдела. Только прошедшие сутки дали столько необычных криминальных дел, что Иван Васильевич со своей милицейской выслугой в пятнадцать лет не переставал удивляться.

Семейная драма с угрозами взаимоуничтожения в селе Порки вообще потрясла. От некоего Лапотко сбежала жена с грудным ребенком, оставив ему пятилетнюю дочь. Беспокоясь о дитяти, в пылу ревности Лапотко рвался в дом ее любовника, пытаясь выломать дверь или залезть через окно. Участковый как мог успокаивал его, удерживая от преступления.

— Убирайся домой, сучка похотливая! — требовал от жены разгневанный супруг.

— Никогда! — кричала та, бегая вокруг дома. — Хочешь, забирай ребенка, а я к тебе никогда не вернусь!

И отдала, прячась за широким торсом своего покровителя, за которым уже значилось три брака и столько же разводов.

— Ты хорошо подумала? — поражался Шлапак. — Ведь от детей отказываешься. Может, все-таки вернешься?

— Никогда! — голосила та. — Тут меня любят, на руках носят, а этот ирод не ценил меня, бил и издевался! Заставлял стирать и посуду мыть каждый день!

Ее глаза пылали гневом к мужу и слепой привязанностью к любовнику, не замечая тупого равнодушия последнего…

В который раз за последний месяц возник скандал в семье Прокопчуков.

— Вы представляете, — плакала высушенная, как щепка, преклонных лет женщина, — мой старичок совсем рехнулся. Мало того, что всю пенсию пропивает, еще и подгуливает. Вчера ночью привел какую-то, извините, проститутку и, не стесняясь меня, забавлялся с ней. Как молодой.

— Что ж это вы, Степан Матвеевич? — укоризненно качал головой участковый. — Не пора ли угомониться?

— Это моя кровать! — хрипел захмелевший семидесятилетний дедок, хлопая ладонью по гряз ному одеялу. — Кого захочу, того положу здесь! А ты, старая ведьма, убирайся к чертовой матери, а то зашибу ненароком!…

За прошлую ночь у доярки Маньковой украли велосипед, у председателя сельского Совета угнали «Жигули». Два городских наркомана выбили окно и залезли в ветеринарную аптеку. Глотали все, что попадало под руку, пока не отравились. В селе Мышкив неожиданно объявился некий «Хлыст», находящийся в розыске за подделку документов. К этому всему еще оставались нерассмотренными жалобы о неуплате алиментов, нарушении паспортного режима, угрозе убийства и такое прочее.

Перелистав папку с заявлениями, Шлапак тяжело засопел и, охваченный тревожной тоской, собрался домой. До конца суток оставалось не более двадцати минут.