Т. РЕВЯКО - УБИЙЦЫ И МАНЬЯКИ

В недалеком прошлом такой «запас профессий» обеспечивал бы человеку, его имевшему, доходную работу, а с ней возможность почувствовать себя полноценным членом общества. В «новые» времена для закомплексованного, не имеющего стажа юнца все двери оказались закрытыми.

— Куда бы ни обращался, на работу меня не брали, — горько сетует Николай. — Жил лишь сбором бутылок, да и на часть мизерной материнской пенсии. Мать тоже нигде не могла устроиться, ходила по свалкам, собирала объедки. Соседи насмехались над ней, оскорбляли. Чтобы защитить мать, я постоянно писал на них жалобы в милицию, горисполком, а то и просто «ставил на место» кулаком. Постепенно из-за отсутствия средств на ремонт, дом превратился в сарай. Потом стало еще хуже: одежда износилась, не было еды. Мы голодали… Я не мог видеть, как мать деградирует у меня на глазах, выгнал ее. Она поселилась у родственницы, но вела прежний образ жизни. Под влиянием этого позора у меня начали появляться мысли убить мать, чтобы не мучилась.

Вывихнутая логика «убийства из жалости» напомнила мне услышанный в деревне Бель того же Кричевского района рассказ Марфы Павловны Козенковой. В годы войны ей с четырьмя детьми выпала горькая доля беженцев. На всем пути чужие, незнакомые люди делились с толпами несчастных последней коркой хлеба. Когда зимой не было и этого, странникам приходилось кормиться древесной корой. Дети не выдерживали — многие умирали. У одной спутницы Марфы Павловны из шести малолеток осталось лишь двое. Причем и эти были уже на грани смерти. Тогда обезумевшая от горя мать убила старшего сына и его кровью, затем мясом подкармливала еще ничего не понимавшего младшенького. Естественно, скрыть это от спутниц не удалось. Однако никто не выразил своего возмущения. В такой отчаянной ситуации оно привело бы еще к худшему — женщина могла наложить руки на себя и последнего малыша. Все делали вид, будто ничего не произошло, и чем только могли помогали сыноубийце. Это спасло ее от окончательного помешательства и позволило окрепнуть ребенку, выживание которого далось такой страшной ценой.

Трудно однозначно оценить поступок этой матери, но помогавшие ей женщины достойны уважения уже за то, что поняли: больную душу можно вылечить только душой.

Рядом с Николаем Шило такой «души» не оказалось. Он был изгоем. Жил одиноко, как волк, отличался исключительной замкнутостью. Никто не помнит, чтобы к нему заходил кто-либо. И сам «чудик», по словам соседей, «почти не покидал дом, в котором день и ночь горел свет».

Как же проводил время странный отшельник? Устроившись под единственной подслеповатой лампочкой, Николай штудировал… труды классиков марксизма-ленинизма. Выбор темы диктовал постоянный сосуще-опустошающий голод. Он и сформировал жизненную философию Шило, которая сводилась к формуле: «Кто-то должен кого-то сожрать, чтобы не сдохнуть самому». Не в этом ли «сожрать, чтобы не сдохнуть» корни трагедии? Когда они внедрились в душу, потенциального каннибала? На излете благословенного времени, позволявшего ежедневно иметь на столе хлеб с ливеркой, или после того, как из-за отсутствия еды приходилось до боли в деснах жевать сваренный ремень?

Сам Шило ответ на этот вопрос дать не может, поскольку утратил ориентацию во времени. Соседей, похоже, он мало волнует. Для них вообще было откровением узнать о философских упражнениях Николая: Зато все, включая участкового Виктора Морозова, давно знали об издевательствах Шило над матерью. Некоторые показания свидетелей очень напоминают отчет судебного медика с обстоятельным изложением способа нанесения побоев и расположения ран на теле «заглянувшей» к сыну старушки. Поразительна и общая осведомленность о причинах многодневных «задержек» Антонины Архиповны в сыновьем доме. Впрочем, женщина и сама не делала из этого секрета. Читая показания о ней, словно слышишь ее слабый надтреснутый голос:

— Зябко, конечно, в морозы сутками на голой земле в подполе жить, но я не в обиде — Колька из жалости меня туда бросает. И бьет из жалости — не хочет, чтобы позорилась и его позорила копанием на свалке. Только ведь из магазина еду никто не принесет, а пенсии — кот наплакал. Вот и лазишь по мусоркам… А что делать?! Есть-то хочется…

Что делать?.. Ни пенсии по инвалидности, ни иной другой гарантированной помощи психически больной Николай Шило никогда не получал. Более того, районный психиатр вовсе снял его с учета в связи с… улучшением состояния. Как у человека, которому аж 13 лет диагностировали патохарактерологическое развитие личности, при все более обостряющихся социально-бытовых и моральных проблемах вдруг наступило «улучшение», загадка. Впрочем, соображение на сей счет есть.

Накануне развала Союза страну захлестнул девятый вал «разоблачений» под девизом «Советская психиатрия — инструмент политического произвола в отношении инакомыслящих». Как это бывает в периоды «духовного прозрения и очищения», понадобился эффективный гуманный жест. И он был сделан. Назвали его «Широкомасштабный эксперимент по изменению порядка учета и диспансерного наблюдения психически больных». Но, красивое название не стало гарантией «красивых» действий. Психиатры на местах стали основательно «подчищать» контингент своих подопечных. Вершиной «гуманности» в данном случае стало то, что все снятые с учета больные получают психиатрическую помощь только при добровольном обращении к врачам. Трудно представить спешащим к психиатру человека, который живет в совершенно ином, чем другие люди, измерении, по своим, продиктованным больным разумом законам? Хорошо еще, если больной, как Шило, сутками сидит взаперти, и для знающих его людей это служит сигналом приближающейся опасности. А если он, как шизофреник Володя П-ко из Полоцкого района, накануне обострения заболевания вояжирует по республике в… поисках невесты? Скажи увидевшим его впервые родителям Люси М-к из Жабинковского района, что «очаровательный молодой человек» вскоре совершит такое, от чего даже у паталогоанатомов волосы встанут дыбом, — сочли бы за оскорбление.

Уж больно по сердцу пришлась старикам и самой наречённой серьезность намерений прибывшего по объявлению жениха. Сговорились о сватовстве, прикинули день свадьбы… Все было прекрасно, пока Володя не «обнаружил страшную угрозу своему счастью». Опасность предстала в образе хозяйки полевого хутора. Носить красную юбку в сочетании с черной фуфайкой и таким же платком, по разумению психически больного Володи, могла только ведьма. Дилемма — подписать приговор старухе или своим надеждам — была решена мгновенно. Банальный удар топором или утопление в колодце не подходили — «чересчур мощная черная аура жрицы сатаны продолжала бы свое гнусное воздействие на добрых людей». Нужно было разрушить ее. Творчески проштудированные труды по демонологии, практической магии и восточным религиям подсказали, как это сделать.