Владислав Карнацевич - 100 знаменитых харьковчан

Судя по всему, с актерами Анатолий Васильевич не был на короткой, дружеской ноге. Дома у него, как уже говорилось, его коллеги бывали редко. Не создал Эфрос и какой-либо своей школы.

Жена Анатолия Васильевича — театральный критик Наталья Антоновна Крымова первой узнавала от мужа все его замыслы. Проблемы Эфрос также нес домой. По нему всегда можно было определить его нынешнее настроение. Со своей стороны, и режиссер вникал в проблемы своей жены, которая вела на телевидении свою театральную программу.

Эфрос работал не только в своем театре на Малой Бронной. Он ставил спектакли и в театре им. Моссовета, и во МХАТе, и за границей. Приглашал его к себе и Юрий Петрович Любимов. Тогда они были в дружеских отношениях, и Эфрос ставил в театре на Таганке «Вишневый сад» с Высоцким в роли Лопахина. Любимов и Эфрос были людьми с совершенно разным подходом к театру, разными этическими и эстетическими установками. Поэтому спектакль был принят актерами на Таганке недоброжелательно. Более того, сам Любимов в ярости написал бумагу в Министерство культуры, в которой называл «Вишневый сад» Эфроса «искажением классики». Отношения между двумя корифеями советского театра безнадежно испортились.

Не все было радужно и на Малой Бронной. В конце семидесятых Анатолий Васильевич стал испытывать сильное давление со стороны актеров театра, в том числе и тех, которых сам «вывел в люди». Не сработался он с Далем, ушел из театра Любшин, произошел конфликт с Леонидом Броневым. Режиссер, в частности, был недоволен киношными занятиями последнего. (Как-то Анатолий Васильевич сказал Тарковскому по поводу актеров-киноактеров: «Не могу я работать с теми, кто душой не вкладывается в работу. Мне нужны люди, которые соучаствуют в творческом процессе…») Вообще, отношение Эфроса к кино и телевидению было непростым, хотя он и сам немного работал в этой сфере — снял телефильмы «Борис Годунов», «Всего несколько слов в честь господина де Мольера», «Страницы журнала Печорина», художественный фильм «В четверг и больше никогда». Но одного из своих любимых артистов Льва Дурова он спрашивал: «Левка, зачем тебе все это дерьмо?». На что Дуров немедленно ответил: «В метро босиком не пускают».

Все чаще у практически лишенного дипломатической гибкости Эфроса происходили конфликты на почве распределения ролей. Казалось бы, это удел всех театральных режиссеров, однако для Анатолия Васильевича проблема приобретала особую остроту. Дело все в том же «неумении быть тираном». Так, например, к Товстоногову актеры подходить со своими претензиями просто боялись.

Многие женщины обвиняли Анатолия Васильевича в том, что он делает спектакли под стареющую актрису. (Под ней подразумевалась Ольга Михайловна Яковлева, к таланту которой Эфрос действительно был неравнодушен.) Наконец, были испорчены отношения и со Львом Дуровым. Тот в определенный момент решил сам заняться режиссурой и добился назначения себя на эту должность. Эфрос был очень недоволен: «Я понимаю, зачем в Вахтанговском театре ставит спектакли Михаил Ульянов — его не устраивает режиссура главного, а зачем Левочке это надо? Его что — не устраивает моя режиссура?» [103] Еще одним просчетом Эфроса в общении с актерами было объявление прямо на собрании труппы, что он сейчас находится в творческом тупике (сказывался вечный поиск новых решений). Актеры ухватились за эту формулировку и продолжали говорить о тупике еще очень долго (особенно, если их не ставили в спектакль). .

В 1983 году произошел вообще довольно серьезный разрыв. Эфрос, как уже говорилось, был не главным режиссером, а очередным. Главным же работал Дунаев, который, правда, по свидетельствам актеров, понимал свое место в жизни и разницу между собой и своим «очередным». Но однажды они объединили свои усилия и подали жалобу в Московское управление культуры на директора — Когана, обвиняя его в том, что он мешает им работать. Когана уже собирались снять, но он предложил представителям управления самим прийти в театр и спросить у актеров. На заседании, устроенном в августе 1983 года, была выплеснута значительная часть желчи, накопившейся у капризных и интригующих сотрудников театра на Малой Бронной. Там было озвучено то, что до тех пор втихаря обсуждалось в коридорах: «В театре есть главный режиссер, а есть талантливый. Что их может объединять? Почему они выступают вместе?». Эфроса ругали поменьше, чем Дунаева, но даром для его отношений с актерами это заседание не прошло. Припомнили ему и то, что он не задействует в своих спектаклях всех (или хотя бы большинство актеров труппы). Вмешалась партийная организация театра, с которой у режиссера сложились натянутые отношения. Заведующий художественно-постановочной части театра прославлял Когана, говорил о том, как директор твердо вел себя за границей. Когда же Анатолий Васильевич попытался сказать, что это отношения к делу не имеет, то был грубо оборван: «Вы не коммунист! Вам этого не понять!».

Вскоре Эфрос понял, что работать в этой атмосфере больше не может. Нашлась и новая работа. В страну не вернулся, был лишен гражданства и облит грязью в прессе и официальных постановлениях Юрий Петрович Любимов, и власти предложили должность главного режиссера более лояльному Эфросу. Приход в театр на Таганке в 1984 году стал трагической, последней страницей биографии Анатолия Васильевича. В театре его приняли не очень доброжелательно, а некоторые — просто в штыки. Уже на первом же собрании Вениамин Смехов заявил: «Есть Моцарт, а есть Сальери. Есть Пушкин, а есть Дантес. Есть Христос, а есть — Иуда», и выразительно посмотрел на Эфроса.

«Иногда мне кажется, что искусством нужно заниматься, только шутя», — писал Эфрос в своей последней книге «Продолжение театрального рассказа», а шутя работать на Таганке не получалось. Актеры стремились продолжать бороться (или, по выражению Дмитрия Крымова, «хотя бы маячить») на баррикадах. Эфрос этого не хотел понять и принять. Для него нормальная работа была единственным выходом из любой ситуации. Эфрос пытался сохранить стиль «бригады артельщиков», как он называл артистов Таганки. Здесь Анатолий Васильевич поставил еще несколько хороших спектаклей: «На дне», «Мизантроп», «Прекрасное воскресение для пикника».

В труппе же произошел раскол. Если одни актеры продолжали нормально трудиться, то со стороны других был организован настоящий бойкот Эфросу. Ушли из театра Хмельницкий, Шаповалов и Филатов.

Впоследствии ушел и Смехов. Масла в огонь подлил и сам Любимов, гневно называвший в своих заграничных интервью поведение своего коллеги «штрейкбрехерством». Вскоре Анатолий Васильевич столкнулся уже и с более радикальным поведением своих противников. Зрители кричали на спектаклях. Последовали и просто хулиганские выходки — «Жигулям» нового главного режиссера прокололи шины, кто-то написал на спине дубленки «жид», кто-то писал на дверях его квартиры. Все это не добавляло здоровья Эфросу, у которого и без того было больное сердце (первый сердечный приступ с ним случился еще во времена гонений конца 60-х). Он все острее ощущал себя чужим. Эта тема давно волновала режиссера. Вспоминается эпизод из его постановки «Отелло». Спектакль начинался такой сценой — на скамейке сидели Отелло и Дездемона. Появлялся Яго, указывал пальцем на мавра и говорил, обращаясь к зрительному залу: «Ненавижу!». Эту главную мысль — чувство одиночества, «чужести», которую испытывает Отелло, — Эфрос провел через весь спектакль. (Он вообще говорил, что режиссер не должен «погрязать» во всем обилии страстей шекспировских пьес, а должен выбрать и донести до зрителя одну главную идею.) Вероятно, таким же чужим ощущал себя Анатолий Васильевич.