Владислав Артемов - Остроумие мира

Во времена Генриха IV появился какой-то человек, обладавший непомерным аппетитом, евший за шестерых, как доложили о нем королю. Тот, заинтересовавшись таким чудищем, пожелал его видеть. В свою очередь едок тоже очень хотел быть представленным королю, полагая почему-то, что будет отменно награжден за свои отличия.

– Это правда, что ты ешь столько, сколько надо шестерым? – спросил король.

Обжора подтвердил.

– Ну, а работаешь ты тоже за шестерых? – продолжал король.

– Никак нет, государь, работаю, как всякий другой моей силы.

– Черт возьми, – сказал король, – если б у меня в королевстве было много таких, как ты, я бы вас всех перевешал, потому что вы бы у меня объели все государство.

Однажды Генрих IV сказал испанскому послу:

– Если испанский король раздражит меня, я буду за ним гнаться до самого Мадрида. Посланник ответил ему:

– Вы будете, государь, не первым французским королем, побывавшим в Мадриде.

Это был злой намек на мадридский плен Франциска, и Генрих спохватился, сдержал себя и сказал:

– Господин посланник, вы – испанец, я – гасконец; оба мы мастера бахвалиться; лучше оставим эту манеру, а то Бог весть до чего договоримся.

Генрих IV был добрый католик и по праздникам усердно присутствовал на богослужении, но по будням редко бывал в церкви. Он говорил по этому поводу:

– Когда я работаю на общее благо и в это время как бы забываю Бога, то мне кажется, что забываю Его ради Него.

Однажды он играл в мяч и выиграл четыреста экю. Он взял этот выигрыш сам и спрятал, сказав при этом:

– Это уж будет мое кровное, никуда не денется, потому что не пройдет через руки казначеев.

У него был любимец духовник, отец Коттон, что по-французски значит – вата. Всем было известно, что духовник имеет огромное влияние на короля, и влияние это никому не нравилось. Поэтому говорили:

– Король охотно выслушивал бы правду, кабы у него не была вата в ушах.

Проходя однажды по залам Лувра, Генрих IV встретил какогото совсем ему неведомого человека и, видя, что он всего больше смахивает на слугу, спросил, чей он, кому принадлежит.

– Самому себе, – отвечал тот.

– Милый мой, – заметил король, – у вас глупый господин.

Одному нищему, который, получив от Малерба милостыню, обещал помолиться за него, поэт сказал:

– Не трудись, мой друг. Судя по твоей нищете, Бог не склонен одарять тебя своими милостями и едва ли внемлет твоим молитвам.

Испанцы, с которыми Генрих IV был в нескончаемой вражде, под конец его царствования распустили слух, что он совсем болен, разбит, изнурен подагрой и вообще безопасен как воитель. Генрих узнал об этом, и, когда прибыл к нему испанский посол дон Педро де Толедо, Генрих принял его в Фонтенбло в большой галерее, по которой и принялся ходить самыми быстрыми шагами, не переставая в то же время беседовать с послом, который был вынужден бегать за королем, пока у него не подкосились ноги от усталости.

– Вот видите, господин посол, – сказал ему Генрих, – я, слава богу, еще совсем здоров.

Генрих IV очень любил Бассомпьера, но иногда жестоко и бесцеремонно шутил над ним. Так, по возвращении из Испании, где он был послом и, следовательно, представителем французского короля, Бассомпьер рассказывал, как испанский король выделил ему прелестного мула, на котором он отправился на аудиенцию. Генрих громко расхохотался, говоря:

– Вот поглядел бы я с удовольствием, как осел ехал верхом на муле!

– Что вы говорите, государь, – возразил ему Бассомпьер, – ведь я в то время представлял вашу особу!

Когда родилась Жанна д’Альбрэ, мать Генриха IV, испанцы, торжествуя, шутили:

– Вот чудо, корова родила овцу!

Они при этом намекали на корову, которая изображалась в гербе Беарнской области, родины Жанны д’Альбрэ. Радовались же потому, что тогда боялись рождения наследника Наваррского дома. Впоследствии, когда Генрих IV уже вошел в свою славу, вспомнили эту шутку и говорили:

– Овца породила на свет льва.

Племянник одной знатной особы совершил убийство и был отдан под суд. Особа обратилась к Генриху IV, прося его помиловать племянника. Но Генрих отвечал:

– Ничего не могу для вас сделать. Вы дядя и поступаете, как дядя, совершенно правильно, по-родственному, а я король, и мне надо поступать по-королевски. Я не сержусь на вас за ваше ходатайство, не сердитесь и вы на меня за отказы.

У поэта Малерба был брат, с которым он затеял какую-то тяжбу. Однажды кто-то, узнав о судебной распре братьев, сказал Малербу:

– Как это нехорошо! Тяжба между братьями! Какой дурной пример для других!

– Да позвольте, – оправдывался Малерб, – с кем же мне, по-вашему, тягаться? С московитами, с турками? Мне с ними нечего делить, помилуйте!

Однажды Малерб уходил от кого-то вечером, держа зажженную свечу в руке. Некто, встретившись с ним в эту минуту, завел длинный разговор о разных новостях, которые были для Малерба совершенно неинтересны. Послушав докучливого собеседника некоторое время, Малерб бесцеремонно прервал его.

– Прощайте, прощайте, – заторопился он, – слушая вас, я сожгу на пять су свечки, а все, что вы мне сообщаете, гроша не стоит!

Какой-то духовный сановник принес Малербу свои стихи на просмотр. Стихи были из рук вон плохи. Прочтя их с весьма кислой миной, Малерб воскликнул:

– Можно подумать, что вам предложили на выбор: либо написать стихи, либо идти на виселицу!

Финансовый интендант Генриха IV Виевиль был свиреп с обращавшимися к нему. У него с течением времени установилась привычка: как только человек проговорит, обращаясь к нему, обычные слова: «Милостивый государь, я вас…» – немедленно отворачиваться и дальше не слушать. Он порешил, что коли человек говорит «я вас…», то дальше, разумеется, будет слово «прошу», а он решил просьб никаких не только не исполнять, но и вовсе не выслушивать.

Между тем Малербу надо было его за что-то поблагодарить. Поэтому он первые слова своей речи построил так: «Милостивый государь, благодарить я вас пришел…» и т. д. Это был для французского языка варварский оборот, терзавший душу такого строгого стилиста и поборника чистоты языка, каким был Малерб, но иначе Виевиль не стал бы слушать, и не было возможности его поблагодарить.

У Малерба был слуга, на содержание которого он отпускал ежесуточно шесть су – по тогдашнему времени, сумма достаточная. Когда же этот служитель вел себя нехорошо, Малерб обычно обращался к нему с такими словами:

– Друг мой, кто огорчает господина своего, тот огорчает Господа Бога; чтоб искупить такой грех, надо поститься и творить милостыню. Поэтому я из ваших шести су удержу пять и отдам их нищим от вашего имени, в искупленье вашего греха.

Однажды Малерба кто-то пригласил обедать. Тогда обедали в полдень. Малерб, подойдя к дому около одиннадцати часов утра, увидал у дверей какого-то человека в перчатках и спросил его, кто он такой.