Владислав Артемов - Остроумие мира

Однажды во время такого размышления над приговором, которым какой-то важный сановник приговаривался к лишению прав, клеймению и ссылке в Сибирь, царский кот, привлеченный царапаньем мышей, прыгнул на стол, опрокинул чернильницу и залил приговор чернилами. Петр тотчас же разорвал его на кусочки, а назавтра объявил вельможе прощение.

В 1700 году, отправляясь под Нарву, царь остановился в доме одного посадского, сын которого, бравый молодой парень, приглянулся ему. Петр упросил старика отдать ему сына, обещая заботиться о нем. Прибыв в армию, он определил молодого человека в Преображенский полк. В несчастном бою под Нарвой новобранец попал в плен, и двадцать лет о нем не было никакой вести. Опечаленный отец, не имея других наследников, отстал от торговли и совсем опустился, но вдруг неожиданно он получает известие о сыне через освободившегося из плена князя Долгорукова. Старик ободрился, составил челобитную на царя и ему же самому подал. Петр не принял, так как не были соблюдены известные формальности, но тут же сам составил от имени истца новую челобитную, не упоминая имени, повелел Сенату решить дело «по всей правости».

Сенат решил дело так: ответчик обязан выкупить пленника, а во-вторых, уплатить истцу все понесенные им потери и убытки.

Петр точно и беспрекословно исполнил решение Сената.

Однажды Петр, приехав в Олонец к воеводе, застал его как бы врасплох.

– Какие у тебя есть челобитные дела? – спросил он у воеводы. Старик упал царю в ноги.

– Прости, государь, никаких нет.

– Как никаких?

– Я, государь, никаких челобитных не допускаю, всех челобитчиков мирю, а следов ссоры в канцелярии не оставляю. Петр остался очень доволен. Через несколько времени, узнав о несогласии между членами Адмиралтейств-коллегий Чернышевым и Крейцом, государь вытребовал олонецкого воеводу указом в Петербург.

– Старик, – сказал ему царь, – я хочу, чтобы ты и здесь столько же был виновен, как в Олонце, и, не принимая объяснений, мирил.

Бывая в Москве, Петр часто посещал старика Полуярославцева, владельца шелковой фабрики. Он непременно заходил в ткацкие и прочие помещения, иногда садился за станок и сам прял разные материи.

Однажды государь спросил Полуярославцева:

– А что, любезный, есть у тебя хорошее русское пиво?

– Есть, государь.

– Ну-ка, вели дать отведать. Пиво принесли. Государь выпил жбан и сказал:

– Пиво очень хорошо, и я буду к тебе заезжать.

Вскоре Петр снова приехал. Полуярославцева на фабрике не было.

– Где хозяин? – спросил государь надсмотрщика.

– После обеда спит, – ответил надсмотрщик, прибавив, что его сейчас разбудят. Петр велел подать себе пива, а будить хозяина запретил. Впрочем, тот скоро сам проснулся и был страшно перепуган, узнав, что государь сидит у него в саду и ожидает. Упав к ногам царя, старик со слезами просил прощения, что не встретил, как подобает, его царское величество.

– Я, друг мой, – сказал Петр, – наоборот доволен тем, что ты так крепко спишь среди бела дня. Тому могут быть две причины: либо пиво твое настолько хорошее, что валит с ног, либо ты хорошо потрудился и усталость свалила тебя с ног. И то и другое хорошо, и в извинениях не нуждается!

Н. Зауервейд. Петр I усмиряет ожесточенных солдат своих при взятии Нарвы в 1704 году

Петр Великий очень интересовался производством сукна для армии. В Москве одной из первых суконных фабрик была фабрика Серикова, для которой царь приобрел все нужные машины и повелел к назначенному сроку представить пробную половину сукна.

В то же время и государыня, желая угодить мужу, покровительствовала другому фабриканту – Дубровскому и приказала ему представить также образчики своего изделия.

Случайно оба фабриканта явились со своими образцами во дворец одновременно. Сериков, рассмотрев пробы Дубровского, нашел их несравненно лучше принесенных им и очень смутился, ожидая страшного царского гнева. Государь вместе с государыней вошли в зал к фабрикантам и милостиво ответили на их приветствия. Петр был в канифасовой фуфайке с костяными пуговками. Он подошел к образцам Серикова и внимательно ощупал их руками.

– Посмотрите, батюшка, каково-то вам покажется сукно моего фабриканта? – сказала императрица.

Петр подошел и стал осматривать столь же внимательно образцы Дубровского.

– Дубровский, из какой шерсти делал ты сукно свое?

– Из отборной шерсти, ваше величество, – похвастался Дубровский.

– Коли из отборной, то результат худой. А ты, Сериков, из какой?

– Из обыкновенной стригушки, – отвечал тот трепещущим голосом.

– Вот видишь, – сказал Петр, – из отборной шерсти и дурак сделает недурное сукно, а ты молодец, что из обыкновенной стригушки исхитрился сделать добротную материю. Будешь и впредь поставлять мне сукно для армии.

Однажды А. Д. Татищев, генерал-полицмейстер времен Елизаветы Петровны, объявил придворным, съехавшимся во дворец, что государыня чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из губерний о многочисленных побегах заключенных.

– Государыня велела мне изыскать средство для пресечения этого безобразия, и я это средство изыскал. Оно у меня в кармане.

– Что же это за средство? – спросили любопытные.

– Вот оно, – сказал генерал-полицмейстер, вынимая из кармана штемпель для клеймения лбов, на котором было написано слово «вор». – Теперь преступника, даже если он убежит, будет легко обнаружить по слову «вор», выжженному на его лбу.

– Но, – возразил ему один из присутствовавших, – бывают случаи, когда иногда невиновный осуждается. Как же быть, если такая ошибка обнаружится?

– О, у меня и этот случай предусмотрен, – ответил Татищев с улыбкой и вытащил другой штемпель, на котором вырезано было «не».

Вскоре новые штемпеля были разосланы по всей империи.

Старый генерал Шестаков, никогда не бывавший в Петербурге, не знавший в лицо императрицы Екатерины II, был впервые представлен ей. Екатерина долго милостиво с ним беседовала и, между прочим, в разговоре заметила, что совсем его до сих пор не знала.

– Да и я, матушка-царица, не знал вас, – наивно и добродушно ответил старый воин.

– Ну, меня-то, бедную вдову, где же знать! – со смехом сказала императрица.

Будучи уже известным ученым, Ломоносов до последних дней испытывал нужду.

Однажды придворный вельможа, заметив у Ломоносова маленькую дыру в кафтане, из которой выглядывала рубаха, ехидно спросил: