Уильям Зинсер - Как писать хорошо. Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов

Я упоминаю об этих четырех темах Янга, чтобы напомнить вам, что юмор, даже самый причудливый, чаще всего стоит на фундаментальных истинах. Это не отдельный организм, способный выжить лишь благодаря своему хрупкому метаболизму. Это просто особый угол зрения, доступный части писателей, уже хорошо владеющих литературным языком. Они пишут не о жизни, которая по сути своей нелепа; они пишут о жизни, которая по сути серьезна, но при этом замечают в ней области, где серьезные надежды по иронии судьбы оказались обманутыми — Стивен Ликок называет это «странной нестыковкой между нашими стремлениями и нашими достижениями». То же самое подчеркивал и Элвин Уайт. «Я не люблю слово «юморист», — говорил он. — По-моему, оно вводит людей в заблуждение. Юмор — это побочный продукт, возникающий в процессе серьезной работы некоторых (но далеко не всех) писателей. Дон Маркие повлиял на меня больше, чем Эрнест Хемингуэй, а Перельман больше, чем Драйзер».

Поэтому я хочу дать сочинителям юмора несколько советов. Овладейте искусством писать на хорошем «простом» языке, потому что все юмористы от Марка Твена до Рассела Бейкера — это в первую очередь великолепные писатели. Не ищите чего-то сверхоригинального и не презирайте то, что выглядит обыденным: вы затронете в читательских душах больше струнок, если найдете забавное в нашей повседневной жизни. И наконец, не старайтесь сыпать шутками как из ведра: юмор опирается на неожиданность, а удивлять читателей на каждом шагу практически невозможно.

К большой досаде писателей, юмор — вещь субъективная и с трудом поддающаяся определению. На свете не найти пары людей, которым всегда казались бы смешными одни и те же шутки, и фельетон, который в одном журнале отвергли как неудачный, с удовольствием принимают в другом, видя в нем бриллиант чистой воды. Причины отказа тоже формулируются с трудом. «Не смешно, и все», — говорят редакторы и мало что могут к этому добавить. Иногда в таком материале обнаруживается явный дефект, и его удается «вылечить». Но смертность все же остается высокой. «Шутку можно препарировать, как лягушку, — написал однажды Элвин Уайт, — но под ножом она умирает, и ее внутренности разочаровывают всех, кроме исследователей с чисто научным складом ума».

Я не любитель дохлых лягушек, но мне было интересно, можно ли найти хоть что-нибудь полезное, если покопаться в этих внутренностях, и как-то раз я решил провести в Йеле годичный курс по сочинению юмористических произведений. Я предупредил студентов, что из этого может не выйти ничего путного и в результате мы просто убьем то, что любим. К счастью, на скудной почве курсовых работ юмор не только не умер, но и расцвел пышным цветом, и в следующем году я повторил свой курс. Позвольте мне коротко отчитаться об этом опыте.

«Я надеюсь продемонстрировать, что у американской юмористической литературы богатые традиции, — написал я в резюме для потенциальных студентов, — и рассмотреть влияние некоторых первопроходцев на их последователей… Хотя в этом жанре трудно провести черту между художественной и нехудожественной литературой, я считаю темой своего курса последнюю: ваши сочинения будут опираться на конкретные факты. Меня не интересуют «творческие эксперименты», свободный полет фантазии и нагромождение абсурдных выдумок».

Я начал с чтения отрывков из нашей классики, желая показать, что юмористы способны осваивать самые разные литературные жанры и даже изобретать новые. Первыми в ряду моих примеров стали «Басни на сленге» (Fables in Slang) Джорджа Эйда, которые стали выходить в 1897 г. в Chicago Record, где Эйд работал репортером. «Он просто сидел, ни о чем не думая, перед стопкой чистой бумаги, — пишет Джин Шеперд в прекрасном предисловии к своей антологии «Америка Джорджа Эйда» (The America of George Ade), — и вдруг ему в голову пришла невинная мысль написать что-нибудь в форме басни с использованием языка и штампов нашего времени — иначе говоря, сленга. А чтобы никто не обвинил его в элементарном бескультурье, он решил писать все подозрительные слова и выражения с большой буквы. Он смертельно боялся, что люди сочтут его безграмотным».

Оказалось, что боялся он зря: к 1900 г. «Басни» завоевали такую популярность, что он зарабатывал уже по тысяче долларов в неделю. Вот «Басня о Служащем, который Узрел Великий Свет»:

Жил да был один Служащий, которому всегда доставался Шиш с Маслом. Он вкалывал по многу часов за крошечную Зарплату и помогал создавать Организацию по Защите Интересов Трудящихся. Он был за Маленького Человека и против Ненасытных Кровопийц.

Чтобы малость его успокоить, Хозяева выделили ему Процент с Прибыли. После этого он стал потеть, заглядывая в Платежную Ведомость: ему казалось, что множество Лодырей вокруг него только тем и занимаются, что Давят Сачка. Он научился Цыкать на Мальчишку-Курьера всякий раз, когда тому случалось хихикнуть. Что же до старого Бухгалтера, который хотел Прибавки в девять долларов и недели Отпуска в Летний Сезон, ему доставалась разве что короткая Проповедь о Пользе Смирения.

Самым тяжелым Моментом стали для него шесть часов Вечера, когда весь Трудовой Коллектив разбегался по домам. Считать десятичасовой Рабочий День полным казалось ему нелепостью, а уж в Борьбе за то, чтобы по Субботам работать лишь до Обеда, он и вовсе видел Чистый Грабеж. Те, кто раньше потел с ним на Галерах бок о бок, теперь должны были называть его Мистером, а сами в его глазах превратились в отбросы не лучше Каторжников.

Однажды некий Салажонок осмелился напомнить Надсмотрщику, что когда-то он считал себя Союзником Обделенных.

«Ты прав, — ответил ему Босс. — Но в ту пору, когда я защищал Мелких Служащих, мне еще не доводилось бывать в Директорском Кабинете и я не видел чудесной картины под названием «Добродетель, снижающая Годовой Дивиденд». Мне трудно объяснить тебе все толком, поэтому я просто замечу, что те, кто оказывается по Нашу Сторону Баррикад, приобретают способность смотреть на Проблему Жалованья под Новым Углом».

Мораль: в Образовательных Целях каждого Служащего следует допустить к Руководству Фирмой.

Универсальная правда, заключенная в этом шедевре столетней давности, осталась таковой и сейчас, что справедливо почти для любой из «Басен». «Эйд был первым из юмористов, которые на меня повлияли, — признался мне Сидни Перельман. — У него было социальное чувство юмора. Его картинки из жизни Деревенского Увальня на рубеже веков красноречивее любых исследований о том, сколько тогда приходилось платить за уголь. Его юмор коренился в понимании человеческой натуры и местных особенностей. До него в Америке не было юмористов, способных на такой едкий, пронзительный сарказм».