Константин Ротиков - Другой Петербург

Нам, людям простым и невежественным в отношении богословия, это так понятно, без всяких извращений: собралась обозленная, встревоженная толпа, нутром чующая опасность. Горланят, хорохорятся, задирают. Заводилы орут: «Да е… мы вас всех в ж…» Что тут доказывать. Очевидная вещь — в данном случае речь идет отнюдь не о практическом мужеложестве. Наверное, содомляне совершили куда более тяжкий грех: хулу на Господа. И получили по заслугам: дождь из огня и серы, обрушившийся на город. Нигде в Писании не говорится, что влечение к своему полу было свойственно исключительно жителям Содома и Гоморры, и что именно этот грех был причиной гибели городов.

Ну да, говорит Левит: «Не ложись с мужчиною, как с женщиною, это мерзость» (Лев. 18. 22). Здесь неуместно уточнять, что обычно с мужчиной ложатся именно, как с мужчиной. Но что еще именовалось мерзостью в библейские времена? Поедать зайцев, верблюдов и тушканчиков. Напротив того, рекомендовалось есть саранчу и каких-то насекомых, именуемых солам, харгол и хагаб. Карались смертью любые виды гаданий. То есть, бабушка, раскладывающая пасьянс, совершает столь же страшный грех, как внучек, трогающий приятелю письку.

Когда-то, может, так и нужно было судить, но сейчас в это трудно поверить. Нам остается уповать на милость Того, Кто сказал Аврааму, что пощадит город сей, если в нем есть хотя бы десять праведных (Быт. 18. 32)

Мы думаем, что просто невозможно выполнять абсолютно все мелочные и исторически детерминированные предписания священных еврейских книг. Тогда как на самом деле, о чем говорил Спаситель: надо не красть, не лгать, не убивать, не прелюбодействовать, почитать Бога и родителей. «Не все вмещают слово сие, но кому дано… Кто может вместить, да вместит» (Мф. 19. 11)

Мы ни в коем случае не претендуем писать богословский или моральный трактат, но полагаем, что вправе иметь свое мнение на этот счет. Сексуальная ориентация — это не совсем то, что сексуальная практика. И нас, собственно, занимает ориентация, а как они занимались этим практически, занимались ли вообще и с какой интенсивностью — для любителей этого существует специальная литература.

Квартал напротив «Николы Морского» в конце XVIII века принадлежал зодчему и масону Василию Баженову, известному загадочной близостью с императором Павлом I (нет, только не это; годится любое другое объяснение, но не то, что на уме у читателя). Угловой дом по нынешней улице Глинки, 15 был куплен в 1799 году метрдотелем императрицы Марии Федоровны Луи Бенуа, женатым на дочери медника Гроппе, и по наследству перешел к сыну, Николаю Леонтьевичу, придворному архитектору Николая I.

Младший сын архитектора — уже знакомый нам Александр Бенуа. В этом доме и рождался «Мир искусства», о предыстории которого было уже сказано. Ввиду отсутствия каких-либо признаков «голубизны» у Александра Бенуа, упоминать о других его адресах не имеет смысла.

Впрочем, в Петербурге существовал термин «bleu Benois» («голубой Бенуа»), в начале нынешнего века применявшийся к оклейке стен темно-синими обоями, что чудно гармонировало с мебелью красного дерева. Так впервые была отделана столовая в доме Николая Леонтьевича — еще одно свидетельство глубокого влияния, оказанного родом Бенуа на русскую культуру.

Тесть Николая Леонтьевича — тоже архитектор, сын придворного капельмейстера, А. К. Кавос, построивший театры в Москве и Петербурге. Итальянская, французская и немецкая кровь, наклонности к музыке, рисованию, гастрономии, архитектуре, литературе — все замечательно в жителях этого дома, сохранившего типичный облик эпохи классицизма, с уютной каменной лестницей на полуарках, коридорчиком с кессонированным сводом, коваными балконами. Но особенно милы замковые камни над окнами, где «горгоны», похожие на злобного старца, чередуются с лицом улыбающегося приветливого юноши в замысловатом колпаке.

Отсюда рукой подать до Мариинского театра. Что тут сказать? Разумеется, все герои нашей книги бывали здесь бесчисленное множество раз, и здесь проходили счастливые часы их жизни. Вольно или невольно, они играют всю жизнь, и театр — место, как бы самой судьбой для них предназначенное. Вероятно, многие, кто связан с театром профессионально, были таковы, но и те, для кого театр — любовь, а не работа, — куда же, как не сюда?

Падающие архитекторы Большого театра. — Любовь мужа А. И. Истоминой к бриллиантам. — «Зеленая лампа». — Что осталось от богатств В. А. Всеволожского. — Яков Толстой, агент III Отделения. — Занавес Мариинского театра. — «Черубина де Габриак». — Премьеры в Мариинском 1890 года: «Пиковая дама» и «Спящая красавица». — «Павильон Армиды». — Жизнь В. Ф. Нижинского. — Репетиции в зале Екатерининского собрания. — Скандал с «Жизелью». — С. П. Дягилев, как пионер фандрейзинга. — Барон Шарлю из романа М. Пруста, покупатель фарфора К. А. Сомова. — Нижинский и Роден. — Саша Маврин, Леня Мясин, Серж Лифарь и Борис Кохно. — Смерть в Венеции

Вот где память места обнаруживается во всей непреложности: на Театральной площади. С тех пор, как обширный пустырь к северу от Никольского собора был отведен под «карусели» и заезжий из Англии берейтор Батес радовал здесь петербуржцев искусством вольтижировки (это 1763 год), до сего времени устремляются сюда любители славных зрелищ.

В 1780-е годы здесь возвысился каменный театр, построенный по проекту Антонио Ринальди (сам архитектор во время строительства свалился с лесов, так что заканчивали здание инженер Баур и художник Тишбейн). Еще через двадцать лет его капитально перестроил Жан Тома де Томон. Предание гласит, что и этот зодчий упал со стены построенного им театра, когда осматривал его после пожара, случившегося в 1810 году (регулярно падающие со стен строители — сюжет для Даниила Хармса).

Большой театр — грузное здание с восьмиколонным портиком — можно видеть на многих рисунках и литографиях так называемой «пушкинской» эпохи. Тот самый театр, куда Евгений Онегин мчался из ресторана Талона, хотя горячий жир котлет требовал пропустить еще пару бокалов «вдовы Клико». Здесь «блистательна, полувоздушна, смычку волшебному послушна», танцевала Истомина. И жила неподалеку — в угловом доме, где сейчас булочная.

Заодно вспомним, что, расставшись со сценой, Авдотья Ильинична взяла себе в мужья юношу Экунина, очень любившего украшать себя бриллиантами, которыми его одаривала пожилая жена (гм! гм! читатель любопытный…)

Мы и сейчас проходим мимо стен старого Большого театра: они настолько прочны, что разломать их не удалось, и старое здание встроили в ныне существующую Консерваторию (1892–1896, арх. В. В. Николя). В напоминание о славе русской музыки по бокам Консерватории стоят монументы: Глинке и Римскому-Корсакову. Первый, подбоченившись, готов уж сплясать оркестрованную им «камаринскую»; второй, изучая положенную на коленях партитуру (допустим, «Шехерезады»), служит как бы рекламой расположенного рядом домика — подобно памятнику Крылову в Летнем саду, позиция которого привлекла когда-то внимание Александра Дюма-отца.