Константин Трунин - Архив сочинений — 2015

Кажется, Россия была практически потеряна сама для себя. Высший свет с успехом получает образование за границей, будто Россия уже не уважаемое всеми самостоятельное государство, а данник некой метрополии, откуда возвращаются назад будто в ссылку, чтобы удручённо взирать на так и не достигшее важных результатов общество, продолжающее оставаться на окраине Европы не только географически, но и духовно. Всё это очень тяжело даётся пониманию, но ситуация складывалась именно таким образом. Однако, Россия не была бы Россией, если не умела правильно переваривать чужеродные элементы, превращая их в достоинства собственной культуры. Пусть высший свет говорит на французском, иная часть говорит на немецком, а кто-то вообще на английском — это всё плоды интеграции, наводнившие страну иностранными гражданами, которым было очень трудно усвоить русский язык, отличающийся сложной структурой построения слов и возможностью ставить слова в предложениях в каком угодно порядке. Даже ударение в словах не поддаётся никаким закономерностям. Все эти особенности языка являются прямым результатом развития русского народа, такого же непростого, живущего своим собственным укладом жизни. Война с Наполеоном отнюдь не стала спусковым механизмом для роста славянофильства и самосознания. Дело стоит рассматривать с самой банальной стороны: дети иностранцев уже не так отчужденно смотрели на истинную для них родину, а внуки эмигрантов и того более считали себя именно русскими, а не французами-немцами-англичанами, активно помогая восстановлению величия страны.

Дело Петра закончилось успешно. Но в начале XIX века всё обстояло не так благополучно. Засилье иностранного образа жизни приносит плоды для развития России, но в далёкой перспективе всё воспринимается благополучно. Конечно, Лев Толстой не до конца мог осознать это явление, сводя понимание сложившихся дел в пользу разумеющихся вещей, должных быть в виду того, что это просто должно быть именно так, а никак иначе. Да, жизнь не стоит на месте. Однако, Толстой не старается делиться с читателем какими-либо теориями, предлагая принять тот факт, что если уж мы живём именно в таком мире, то просто иного мира быть не должно. История, в понимании Толстого, это чистая формальность: можно предпринимать любые действия, только результат уже заранее определён. Не зря в «Войне и мире» увесистая часть повествования отводится масонам и разжёвыванию их идей, что сводит с ума читателя, когда не удаётся понять истинное призвание вольных каменщиков, использующих мистические элементы и глубокую религиозность для достижения всеобщего блага. Стоит оставить масонов на совести Льва Толстого, как и тут часть текста, где разжёвываются особенности нумерологии и прочих мистических материй. Толстой сам наглядно показывает, что увидеть число зверя можно не только в имени Императора Наполеона, но и в имени одного из главных персонажей, особенно если взять за основу именно то сочетание букв, которое тебе требуется. Именно это уже доказывает то, что Лев Толстой видел в делах фортуны простую закономерность, где результат зависит от верного сочетания цифр, но это никак не означает чего-то сверхъестественного.

Самый главный недочёт «Войны и мира» — это полное игнорирование низшего сословия русских людей, то есть крепостных крестьян. Лев Толстой подробно говорит о страданиях знати, чья собственность уходит в руки французской армии; он даже говорит о бедах русского войска, что теряет больше людей при отступлении от невыносимых условий. Но где же слёзная доля рядового человека, являющегося главным кирпичиком общества, от чьего поведения зависит благополучие всех вышестоящих сословий? Солдаты — безликая масса, выполняющая волю командования, теряющая головы на поле боя от случайно пролетающих ядер. В общей суматохе на клочки может разорвать и генералиссимуса, настолько кашеобразным представляет баталии Лев Толстой, не сводя всё к подробным описаниям каждого боя, предпочитая ограничиваться думами о манёврах. Хорошо, когда кто-то с умным видом размышляет над ходом войны, считая себя истиной в последней инстанции. «Война и мир» теряет всю свою прелесть из-за чрезмерной документальности, куда автор старается поместить действующих лиц, смешивая их поступки с действиями реальных исторических фигур.

Описать войну изнутри — это отличный художественный приём, позволяющий дополнительно показать те моменты, которых на самом деле могло и не быть. Всем хорошо знаком эпизод, когда оглушённый Болконский взирает на небо, слушая внутреннюю тишину, порождённую долгим желанием побыть наедине с самим собой; но это сделано Толстым только для того, чтобы показать фигуру Наполеона, которая предстаёт перед читателем именно такой, какой её представляет себе автор, но не как раненый Болконский, чья жизнь вот-вот оборвётся, а он лежит в гуще исторических событий, не имея возможности действительно помочь своей стране. Через Ростова Толстой показывает веру молодых людей в непобедимость России и в величие императора, за которого можно и нужно биться до самой смерти, не считаясь с возможными потерями; фанатичность главного героя поражает воображение, однако Толстой никак не объясняет поведение Ростова, считая это вполне обоснованным. Позже через Безухова Толстой приведёт яркий пример отчаянного человека, который от никчёмной жизни «пойдёт на баррикады», будто участник Великой французской революции, готовый принять смерть уже не за императора, а за спонтанно возникшие ценности, кричащие ему о необходимости встать на защиту родного дома; только дальше Толстой из Безухова делает подлинного сумасшедшего, потерявшего разум, едва ли не с факелом отправляя его по тлеющей Москве искать Наполеона, чтобы убить антихриста и принести действительную пользу людям (именно людям, а не государству в целом).

Лев Толстой настолько детально уходит в описание боевых манёвров, что это заставляет его подолгу задерживаться над каждой сценой, не давая читателю что-то пропустить из происходящих событий. Этот приём Толстой активно будет использовать и в последующих произведениях, сводя с ума читателя, в чьи планы не входит подсчёт оставшихся патронов у главного героя, решившего стреляться, да за неопытностью побеждая умелого стрелка. Это же относится и к тем сценам, где Толстой нагнетает интригу, сводя в могилу добрую часть героев: кому-то суждено погибнуть на поле боя, иные погибнут в мирное время, допустим от родов.

Вообще, стоит сейчас вспомнить Безухова, чей идеальный портрет сквозит подобно решету. Хорошим человеком он никогда не был. Наследство ему свалилось с неба, правильно распорядиться финансами он не сумел. Жёны его были женщинами лёгкого поведения, а сам он является типичных примером неповоротливого рохли, эволюцию которого Толстой решил поставить в центр повествования. Жизнь шла для Пьера в виде взлётов и падений, каждый раз давая Безухову возможность реабилитироваться в глазах окружающих. «Война и мир» даже заканчивается самым благоприятным для него образом, давая читателю ощущение недоумения, что якобы активная деятельность перевернула представление человека о мире, заставив забыть обо всём, что было мило его душе. Пускай это будет так. Всё это останется на совести Льва Толстого, показавшего развитие событий далеко не в том виде, который был бы наиболее благоприятен. Пожалуй, на долю Безухова выпало поучаствовать во всех событиях, которые были только возможны. Одно навсегда останется непонятным: каким образом тепличное создание переросло в пламенного человека, в огне которого оно перегорело, утратив весь запал, сведя мироощущение к изначальному состоянию. Был всплеск, растворившийся в пустоте. «Война и мир» становится своеобразной пустотой, не давая читателю никакого конкретного понимания произошедшего, кроме желания Толстого показать свою точку зрения. Граф подвержен рефлексии — это свойственно для тех сорока лет, в которые он взялся за принёсшую ему признание эпопею.