Игорь Муромов - 100 великих авантюристов

Услышав такие речи, шейх-уль-ислам обратился к присутствующим: «Вал-лах-биллах (ей! ей!), такая ревность к Аллаху может заслужить не только отпущения грехов, но, клянусь вашими бородами, и самого прощения людоедства».

Когда правительственные войска овладели Келатом, шах, обрадованный этим известием, немедленно отправил на имя Гамза-мирзы фирман, которым повелевалось поручить Самсон-хану снять план названной крепости и выехать в Тегеран для личной передачи Его Величеству всех подробностей, сопровождавших овладение этим столь важным пунктом. Но Гамза-мирза, сознавая, что: отсутствие Самсон-хана поставит его в величайшее затруднение, решился удержать его подле себя, а исполнение шахской воли возложить на Симон-бека. По прибытии последнего в Тегеран он немедленно был представлен шаху. Его Величество, прочитав привезенные донесения от Гамза-мирзы и Самсон—хана, взял план Келата и начал слушать обстоятельный рассказ его покорения, причем так увлекся изложением Симон-бека, что тут же возвел его в ханское достоинство, с пожалованием ему ордена „Льва и Солнца“, украшенного алмазами, дорогой шали и 60 туманов деньгами, упомянув по этому случаю, что „награждает его не только за собственную службу, но и за службу Самсон-хана“. Кроме того, на имя Самсон-хана последовал собственноручный рескрипт следующего содержания:

«Доброжелатель державы, Самсон-хан. Ты протянул цепь правосудия от Хорасана до ворот тегеранских (то есть не разорял и не грабил деревень). Да будем лицо твое белым! Известия из Хорасана и из лагеря, а равно план Келата представил нашему священному взору Симон. Хвала Симону, стотысячная хвала! В воздание его заслуг мы оказали ему монаршую милость. Власть же над отрядом и все хорасанские дела предоставляем тебе. Будь бдителен. Гамза-мирзе предписано без твоего согласия не решать никаких дел».

В начале марта 1849 года 101 пушечный выстрел возвестил Тегерану о том, что хорасанский бунт подавлен.

Правительственные войска получили приказ возвращаться на места дислокации. Причем предписывалось идти отдельными отрядами, что вызвало протест полковых командиров: каждый хотел быть впереди, чтобы успеть поживиться за счет сельских жителей. Не спешил только один Самсон-хан. Недовольные этим офицеры и сарбазы составили против него заговор. Однако преданные слуги предупредили Самсон-хана. Переодевшись в женское платье, он выбрался по плоским крышам домов за город и на лошадях, с небольшой свитой, бежал в Тегеран, где его ласково принял шах. Главные зачинщики заговора подверглись строгому наказанию. Под начало Самсон-хана были отданы полки Хойский и Марагский, с приказом возвратиться в Хорасан. Спустя полгода в возрасте 73-х лет Семен Яковлевич Макинцев скончался, завещав похоронить себя в деревне Сургюль, близ Тавриза, в возведенной на его средства церкви.

Самсон-хан был женат три раза. Первая его жена была армянка из деревни Кизылджа, близ Салмаса. От нее он имел трех дочерей. После смерти первой жены, убитой Самсон-ханом за неверность, он женился на незаконной дочери грузинского царевича Александра, Елисавете, от которой имел сына Джебра-ила и дочь Анну. Третья жена Самсон-хана была халдейка и умерла бездетной.

Самсон-хан был высокого роста, красивым. Он читал на родном языке, но писал с ошибками; на персидском и турецком языках также объяснялся с трудом. Однажды Мамед-шах исполнил какую-то просьбу Самсон-хана. В ответ тот поблагодарил Его Величество, но вместо «я доволен, средоточие вселенной» сказал «я обезьяна, средоточие вселенной». Шах, поняв его ошибку, рассмеялся и тут же пожаловал ему за доставленное удовольствие кирманшахскую шаль.

Самсон-хан не оставил состояния, ибо во время Хорасанского бунта влез в долги для выплаты жалованья своему полку; правительство же не только не возвратило его наследникам долг в размере 12 тысяч червонцев, но распорядилось продать его деревню и дома в Тавризе для удовлетворения его кредиторов.

«Для моего счастья нужен блеск красок и металлов… природа дала мне чувства пылкие», — писал Медокс в своих записках.

Судьба Романа Михайловича Медокса представляет загадку для русских историков. При Александре I он был заточен в Шлиссельбургскую крепость и просидел там четырнадцать лет как опасный преступник.

Впервые Медокс обратил на себя внимание в 1812 году. Трудно сказать, сколько лет ему было тогда. Сам авантюрист говорил, что родился в 1795 году, его племянник утверждал, что 8 июля 1789 года, жандармы — в 1793 году. Он был сыном выходца из Англии Михаила Григорьевича Медокса, ставшего в Москве видным театральным деятелем. Не исключено, что его как учредителя и многолетнего директора московского Большого театра приглашали ко двору императрицы, где он показывал свои механические и физические опыты, к которым питал слабость. Его диковинные часы были показаны в 1872 году на Московской политехнической выставке. Как выяснилось, Роман Медокс был рано изгнан из отцовского дома за распутный образ жизни. Получив хорошее и разностороннее образование в доме своего отца, Медокс поступил на военную службу, где мог сделать блестящую карьеру, но, унаследовав отцовский размах и стремление к внешним эффектам, склонность к чудесным превращениям и переодеваниям, Роман всю свою предприимчивость направил на авантюры. Вскоре он сбежал из части, прихватив полковую кассу. На похищенные деньги он сшил себе производивший внушительное впечатление гвардейский мундир, и началась его кавказская эпопея…

"Какой странный со мной случай: в дороге совершенно издержался. Не можете ли вы мне дать триста рублей взаймы?" Такие или примерно такие слова произносил, проникновенно глядя в глаза собеседника, блестящий кавалерийский офицер, показав предварительно бумаги, свидетельствовавшие о том, что он следует на Кавказ по делам государственной важности.

Это повторялось в Тамбове, Воронеже и других городах, лежавших на пути молодого человека в мундире поручика лейб-гвардии конного полка. Вид подобного мундира вызывал в те дни у восторженных провинциальных дам необычайный прилив патриотических чувств, многим внушал особое расположение к его обладателю, ибо шел 1812 год.