Дмитрий Соколов - Психогенные грибы

14. Но, так или иначе, они подъезжают к больнице. Это тело привезло свою душу на место ссылки. Вот они подъезжают к воротам, шофер затормозил — ему нравится тормозить, он так делает губами: г-т-кх! — и Эйнштейн вышел, открыл дверцу перед Чарльзом и сказал: «Чарльз… Милый, ведь я же очень хочу, чтобы ты вернулся!» Это было как обращение ко времени, да? Вернулся куда? Вернулся в тот городок внизу? Ну, он вернется, конечно, тогда начинается вопрос: каким? Он там будет, он всегда там; в смысле — его помнят, его видят, он разговаривает — это как бы во снах, но они занимают очень много времени. Он есть, он там, он дух, но тело этого духа помещают в закрытую психиатрическую клинику. Эйнштейн плачет—конечно, Эйнштейн плачет. Он говорит: «Чарльз, прости… прощай. Я так хочу, чтобы ты вернулся». А Чарльз — ему же хочется, чтобы Эйнштейн тоже попал к нему? Хочется, конечно, и он… Но как это объяснить — он не знает. Его скоро будут бить, но пока он стоит перед Эйнштейном и не знает, как ему это объяснить. Не может же он ему сказать: «Прими грибов». Потому что ничего принимать не надо, можно же просто знать, кто ты. Перестать играть и знать, кто ты, и всё. И ты оказываешься сам собой. Это дух говорит телу. Но дух говорит запутанно, потому что ему всё слишком ясно. И он говорит: «Я тоже хочу, чтобы ты приходил ко мне почаще. Я люблю тебя, конечно. Хочешь, я буду тебе письма писать? Хочешь, возьми мою переписку с женой?» А Эйнштейн ее уже читал, в университетском суде, когда были разборки, жена всё отнесла. «Ну возьми там, книги мои почитай». А Эйнштейн говорит: «Да, кстати, Чарльз, не вопрос, если тебе нужны будут какие книги, я привезу». Конечно, это грустно, что ж они, только книгами могут общаться? Ну, и то хорошо, там ведь дорога какая длинная, а ну как авто откажет, или типографии выйдут из строя, или сломается теплоизоляция и придется топить книгами, и они сгорят? И Дарвину-то это по фигу, а Эйнштейну-то это страшно. Бедный Эйнштейн.

Дарвину больно—нет, сапог не может, а вот расставание может. Он говорит: «Ну, пока». Он может шутить—нет, в этот момент он не шутит.

15. Подходит врач. Теперь Эйнштейну, чтобы приехать к своей душе, придется садиться в машину и даже вызывать шофера, и что-то кому-то объяснять. Это сложно — ну, в его обстановке это сложно. Много звонков по его мобильному члену. Но его тянет — конечно, тело тянет к душе. А Дарвин — он ведь будет и в городке, но теперь место, где они смогут сойтись, будет только в клинике. И хорошо, что он там, хоть как-то определились. Понятно, что где. Эйнштейн едет назад со своим мобильным… ну, понятно. Шофер делает: ту-ту-у-у! — ему же всё равно, дорога идет вниз или вверх. А Дарвина раздевают, укладывают. Ему хорошо. Он дух. И всё. Вся история.

Я хочу описать свое путешествие зам пейотом в пустыню близ известного города Real de Catorce на севере штата San Luis Potosi в Мексике. Ничего особенного не было в этом путешествии, скажу сразу; это просто путешествие, то есть trip, но что-то тянет меня к рассказу.

… Итак, я приехал в Техас и стал жить в нем, часто сталкиваясь с кактусами, с пейотом, его следами, людьми, книгами — вокруг, чувствуя, что это «его земля». Мексика была под боком, и вот я поехал туда в первых числах апреля, выбрав горы Barranca del Cobre на северо-западе и индейцев Тарахумара ни по какому особенно резону. За пару месяцев до этого я прочитал — вот это важно — книгу Barbara Meyerhoff «Peyote Hunt» — о других индейцах, Уичоль, и их священном, почти ежегоднем походе за пейотом. Они живут на западе Мексики, в горах Sierra Madre, а идут за ним в центр континента, в пустыню, в священную для них страну Wirikuta. Это недели три дороги, если пешком (как они, понятно, всегда ходили — но сейчас часто ездят). Путешествие это—паломничество—очень цельно по структуре, наполнено ритуалами, законами и табу, повторяет мифологическое путешествие предков и т. д. Оно очень сурово физически построено, плюс ко всему мало еды и сна. Уичоль совершают его и сегодня, иногда беря с собой близких им белых, как сто лет назад знаменитого Карла Люмхольца (скандинавского путешественника), саму Барбару Мейерхофф, и есть еще примеры. Уичоль очень близки с пейотом, и в этом они, пожалуй, уникальны. Многие индейцы едят его, но реже и часто со страхом (может быть, плохое слово — во всяком случае, будучи от него значительно дальше). Уичоль делают совершенно потрясающие (по-моему) вещи из шерсти (yarn painting, разноцветная шерсть наклеивается на плоскую основу, выглядит как картина) и из бусин, бисера (какие маски!), и пейот часто фигурирует прямо в центре их произведений. Тарахумара, к которым я ехал, по слухам, чаще покупают пейот у них, чем собирают сами.

Итак, в первый день в Мексике (я ехал автостопом из Монтеррея на северо-запад) местный парень, без вопросов с моей стороны, показал (и даже записал) мне несколько мест в окрестностях, где растет пейот. Я не стал (и не думал) ехать ни в одно из них, я продолжал двигаться к Sierra Tarahumara. На третий день я стоял у ручья уже в этих горах, в глуши, и наблюдал, как индейцы вынимают камни из ручья (зачем — так и не понял). Я что-то им подарил и на очень слабом испанском (увы!) попросился — нагло — ночевать. Они очень бедно живут, на грани голода, и ночевал я в том, что трудно было назвать домом — доски с щелями как крыша, посередине костер, рядом деревянная лежанка. Они и кормили меня (пиноле — размолотая кукуруза в воде с сахаром) и чая, который мне понравился (кусочки коры корицы), дали с собой. Я спрашивал хозяина о медицинских растениях. Он показал мне одно-другое (все незнакомое), а затем вытащил Hikuri—маленькую горстку сухого пейота. Меня поразило, как он был завернут — и в материю, и в кульки. Там ничего, насколько я видел, так не содержалось, полная нищета (и равнодушие) в вещевом смысле.

Следующие несколько дней я работал (волонтером) в детском отделении больницы для индейцев в городе Creel. Это было очень здорово. В промежутках учился стучать на барабане, который купил у индейцев в другой деревне. Однажды вечером на городской площади я услышал прекрасные барабаны и увидел компанию ребят, хиппиобразных, очень симпатичных. Я принес свой барабан и «вошел в круг». Все они были мексиканцы, я почти не мог с ними разговаривать, но чувствовал их свежий и прекрасный дух и хотел побыть с ними. Они пригласили, полночи я сидел с ними, курящими марихуану (в какой-то момент пришла полиция, нас ставили к стенке и обшаривали, но потом спокойно ушли, и веселье продолжалось). Наутро я зашел из госпиталя с ними попрощаться и уехал в ту же деревню, где был раньше, поглазеть на празднование Semana Santa (Пасхальной недели), которую индейцы Тарахумара очень своеобразно справляют, с процессиями, костюмами, раскрасками, бегом по горам и финальной пьянкой, и так несколько дней. Меня хватило на два дня. Когда я возвращался в Creel, мне казалось, что путешествие подходит к концу, что я еще повожусь с маленькими в больнице дня 2–3, а потом отправлюсь назад в Техас.