В.В. Розанов. Семейный вопрос в России. Том II

Подошел - в тумане толпа, в толпе - восторг. Посередине лежит баба, над бабой молодец из пропившихся патриотов своего отечества. Козырек раскололся, на лице неистовое вдохновение - точно он на вражий редут лезет. Поза - академическая, хоть сейчас пиши с него Минина или Пожарского, а то и обоих вместе. Баба не стонет, а как-то всхрипывает и вздрагивает, ухает что ли. Пожарский метко в живое мясо вбивает свою монументальную ступню. "Вот тебе... Получай... И еще... Сдачи не надо!"... и, видимо, как артист, сам смакует своего рода художественное наслаждение - с толком, с расстановкой. Зрители одобряют - полыхнется баба, встанет на руки и на ноги - смеются: "Покорячься, покорячься еще". Трахнет ее патриот, она опять распластается - публика пожимается от полноты упоения. Я думаю, такой подлой толпы нигде нет. Вот уже именно вместо души - уличную слякоть лопатою в них наложили. Звери-зверями, и ведь ни одного деда Акима для нравоучения! Как уехал с своей бочкой, так, видимо, еще и не возвращался. Да ведь и тот не мешает, а больше по российскому добродушию с печки народ учит, как жить надо... Вмешался я, толпа загалдела, а рядом стоявший - борода козлом, глаза острые, барашковый воротник тарантасом - вдруг возмутился: "Вам чего-с... Не полюбовницу правят-с. За полюбовницу точно что вступиться можно. А он - жену. Законная супруга-с. Собственноручная... По всей форме. Он за нее Богу ответит... Не ваше дело, ишь какие выискались! Не так они сошлись... Не по случаю пьяному! Венчались... А уж раз повенчались - терпи..."

"Венчались!"... И толпа подхватила: "Действительно - жена. Жену он это учит, господин. Проходите дальше. Они венчаны"... И эти слова: "венчалась", "венчаны" - звучали каким-то обвинением, злорадным признанием такого факта, которому уже, разумеется, ни оправданий, ни смягчений не найдешь. "Венчалась, дрянь, - терпи теперь. Не полюбовница". Хороша эта логика: будь она ему не жена - толпа, пожалуй бы, не признала за ним права дубасить бедное, вздрагивавшее, все ушедшее в боль и ужас, тело. Но тут совершилось несомненное преступление: она, видите ли, состоит с ним в законном браке и, следовательно, составляет его вещь. Кому какое дело, что я ломаю свой стул? Трах его ножками о тумбу - ножки летят прочь, спинкой оземь - спинка в щепки - и вся недолга. И не только здесь его право на тиранство, на побои. Вслушайтесь в: "По-ве-е-енчалась, так тебе и надо!" Ведь это так же звучит, как "мать зарезала - терпи каторгу... Отца задавила - поделом тебе". Тут в самой интонации "венчалась" обнаруживается удивительная психология толпы: "повенчалась" - значит совершила такое дело, после которого - как после судебного приговора за страшное преступление - ни срока, ни возврата нет. "Иди на каторгу, не жалуйся". И вступиться за тебя нельзя, потому что ты страдаешь "по закону, во всей форме". - Да, еще бы, ведь ты преступница - и палач имеет над тобою право тешить звериную злость и похоть сколько ему угодно.

Вы скажете: "Безграмотная и невежественная толпа, чего от нее и требовать!" Ну а мы, грамотные и вежественные, лучше? Вы оглянитесь, что около вас в том обществе, в котором вы живете, творится людьми культурными и, по-видимому, добрыми. Разве вы не слышали то же самое, и сколько раз, даже в печати, - а ведь это уже бесстыдство на весь мир, ведь это не про себя человек думает, а вскочил на забор и, как петух, на всю деревню орет; следовательно, и в других, столь же просвещенных читателях и слушателях, предполагает ту же мозоль вместо сердца и гнилой фарш вместо мозга. Разве вам не приходилось и в газетных, и в журнальных столбцах встречать: "Помилуйте, они венчались, таинство брака должно быть поддержано и законом, и обществом, она ему нечужая, он над ней имеет право". Точно закон должен быть палачом, а право только и заключается в преимуществе одной стороны так или иначе, кулаком или словом, грубо или в бархатной перчатке, назойливым приставанием или супружеским внушением насиловать другую. И опять - "они венчались". Как и у расколовшегося козырька: "Она-де совершила такое преступление, после которого возврата нет. Терпи, шельма!"... Другие, впадая в слюняво-чувствительный тон, вспоминают воспетых поэтами и описанных романистами страдалиц прошлого. "Вот-де были женщины. Ими и земля держалась. Они не жаловались, не бегали, не уходили. Безмолвно терпели свою муку. Только наедине молились и плакали". Да, позвольте, что же это за земля, которая должна держаться женским горем? И почему его надо терпеть молча? В крепостнический век насилия, с одной, - и рабства, с другой стороны, запуганные, безответные затворницы, может быть, в синяках, подтеках, шрамах и были идеалом, с фонарями под глазами, ну, а нашему времени нужны такие идеалы или нет? Ведь прежде таких мучениц арапниками стегали, чем же тут уж очень восхищаться? Или и об арапниках вздохнуть: "Было-де счастье, а мы его прогадали!"

Я не говорю - в жестокую пору насильничества - кроткая жертва, мыкающая жизнь от ласки к побоям и от побоев к ласке (вы помните: "То колени ее целовал, то хлестал ее плетью казацкой") и в антрактах воспитывающая в детях чуткую к добру, хотя слабую и безвольную душу, - вся является в нежном сиянии, да нужна ли она, "страдалица-мать", теперь? Новое время скорее просит таких, которые шли в рудники и остроги за мужьями-декабристами, мирских печальниц, следующих за чуждыми им переселенцами в холод и ужас неведомой дали, "сестер", умиравших под боевым огнем за Балканами, бодро и весело, смело и упорно боровшихся с официальным воровством и неофициальным тифом в отвратительных госпиталях... Облезлые и хриплые попугаи в ржавых клетках поют старую песню, но ведь этих облезлых попугаев слушают такие же облезлые и ржавые хозяева, вспоминая счастливые времена, когда и они, и их верные птицы были еще молоды. Но обществу, новому обществу, нуждающемуся в бодрости, силе, энергии, мужестве, в радости, в способности к упорному труду - жизнь-то ведь нынче не на крепостных хлебах, с ней шутить нельзя, -эти вечные ссылки на "идеалы" прошлого страдания надоели. Ему смешно назойливое старческое кряхтение: "Повенчалась - терпи, в терпении сила, не разрушай семьи"... И потом сейчас же - почеши головку попочке: "В семье - государственная ячейка, разрушь семью - погибнет отечество" и т.д.; вообще, поверь им, у нас так часто отечество гибло, что странно даже, как оно еще значится на географических картах...

Разрушать семью и вместе с ней "государственную ячейку" - это, видите ли, сладостная привилегия мужчины. Женщина должна вечно восстановлять разрушаемое. Мы - Геростраты, сжигающие храмы, а наши жены - строительницы, так же неустанно их восстановляющие. Точно семья - расползающийся чулок, а жена - бессменная штопальщица. Ведь никто из этих облезлых попочек не шамкает о себе: "Повенчался - терпи, тебя не вокруг сосны леший водил: ты законный муж". А вечно тянет "повенчалась". Мы-де можем делать, что нам угодно; мужу, видите ли, закон не писан, он - клыки вперед, хвост на отлет - объявил всех дам на военном положении, истинный конквистадор! И когда, как усталый кот с крыши, он возвращается под законную печурку с оборванным ухом и исцарапанным носом, "государственная Машка" должна встречать его без кислоты и без упреков. Да это бы еще ничего. А вот если ему вздумается тиранить ее, душить, бить, издеваться над святыней ее души, таскать по грязи ее лучшие чувства, топтать ногами ее бога, заставлять в своих видах и пользах жертвовать и собственным достоинством, и честью - "молчи, не смей крикнуть: помогите. Ты венчана, ты жена. На тебе покоится общественное здание". Подумаешь, какие новоявленные архитекторы! Вы скажете, что подобные явления редки, - оглянитесь. Если не солжете намеренно, вы признаете, что в ужасной сцене, нарисованной мною в начале, для вас нет ничего незнакомого. Вы видите это у себя и около себя. Только другие приемы - бьют в перчатках, а не ногами, издеваются холодно, обдуманно, тонко, вежливо - так что со стороны кажется: все обстоит благополучно. Ведь и на Шибке у Радецкого "все было спокойно", а люди замерзали и умирали.