Пессель М. Заскар. Забытое княжество на окраине Гималаев

Первые два или три километра, пройденные позади пони, за которыми весело трусил жеребенок, были сказочными.

— В Заскаре, — говорил мне Нордруп, — мы не привыкли к лошадям и в основном используем ослов и цзо (помесь коровы с яком). Только у гьялпо (князя) были лошади. Но в последние годы, с появлением дороги в Каргил, мы все чаще отправляемся туда и покупаем себе пони.

Мы шли рядышком, и он рассказывал, что жители Заскара редко бывали в Каргиле до постройки дороги до Рингдома. Я узнал также, что заскарцы почти не покидают своей долины, а небольшой торговый обмен с Лахулем и Кулу осуществляется [26] по тропе через Главный Гималайский хребет, где лошадям не пройти.

— Ходили ли вы в Южную Индию через перевал Шинго-Ла? — спросил я Нордрупа.

— Конечно, несколько раз.

Я задал этот вопрос неспроста — мысль о возвращении иным путем стала наваждением, и мне хотелось перейти через Главный- Гималайский хребет у отрогов на крайнем юге княжества.

Я сознавал непомерную трудность такого проекта — триста километров в поднебесье по высочайшей равнине, лежащей на высоте не менее трех тысяч семисот метров над уровнем моря, было «белым пятном» в моем Атласе. Перевал Шинго-Ла расположен на высоте более пяти тысяч метров. Такое путешествие дало бы возможность ознакомиться с самыми отдаленными уголками заскарского княжества.

— Не советую переваливать через главный хребет, — сказал Нордруп. — Это длинный и опасный путь. Проще вернуться той же дорогой.

Пока тропа была легкой, но уже давали себя знать первые признаки высокогорья. Хорошо еще, что я изредка мог садиться на пони, хотя это средство передвижения было далеко не идеальным. Пони не привык возить людей, а деревянное седло было весьма неудобным, несмотря на ковровые подстилки.

Мы шли вверх по плечу отрога, оставив внизу обнаженную долину, усыпанную галькой, по дну которой петлял пенистый поток — его питали два ледника, устилавших склоны величественных пиков. Сильно затемненные стекла очков задерживали ультрафиолетовые лучи, их интенсивность на этой высоте (мы поднялись на четыре тысячи триста метров над уровнем моря) была опасно велика. Сквозь прозрачный воздух различались малейшие детали гор, словно они лежали в нескольких метрах от меня — каждый камешек, каждая скала, каждый водопад. Полное отсутствие дымки приближало самые далекие вершины. Высоченные пики казались приплюснутыми, наполовину обрезанные горизонтом, и, пока мы шли, некоторые из них исчезали, а другие выплывали нам навстречу то как океанские суда, то как застывшие валы каменного моря.

У одного из юных владельцев пони была небольшая собака, гонявшая невидимых зверьков, которые посвистывали, общаясь друг с другом. Резкие крики производили десятки сурков, которых спугивала собака. Сурков становилось все больше. Иногда я успевал заметить одного из них — он сидел на задних лапках, следил за нами, не спуская глаз, и лишь в последнее мгновение нырял в нору. Мне так и не удалось приблизиться к ним, чтобы сфотографировать хоть одного зверька. Сурков, рыжих грызунов размером почти с лисицу, я видел в Гималаях впервые. Их норы заметны издалека по небольшому холмику земли, который образуется во время рытья. Тибетцы зовут их «фюи», что хорошо соответствует их посвистыванию. Эти крупные грызуны питаются [27] высокогорными растениями и их корешками все лето, когда территория освобождается от снега. Сурки, наверное, набивают свои норы запасами, иначе сомнительно, чтобы они могли выдержать десятимесячную зимовку без еды. Их свист провожал нас на всем пути к перевалу, который, казалось, возвышался над миром.

Вдоль тропы росли эдельвейсы, чуть-чуть крупнее по размерам, чем в наших горных краях.

Заскарцы, как и другие гималайцы, разжигают огонь, ударяя по куску кремня или горного хрусталя металлическим предметом так, чтобы искры падали на сухие лепестки эдельвейса или высушенные растертые листья чертополоха. Меня всегда восхищала легкость, с которой можно добыть огонь при помощи куска кремня... Но результатом моих потуг были лишь сбитые кончики пальцев.

К середине дня мы остановились перекусить. Нордруп с двумя спутниками развели костер из кизяка. Когда вода вскипела, они бросили в нее листья чая, соль и масло. Затем каждый из троицы насыпал в кипяток по горсти ячменной муки из собственных запасов. Они с большим удовольствием поели этого варева.

Мне не часто доводилось видеть, чтобы гималайцы пили холодную воду. Они считают, что это вредно для здоровья. Я же, утомленный ходьбой, с удовольствием напился свежей и кристально чистой горной воды, съел несколько галет, банку говяжьей тушенки и крепко заснул. Но вскоре Нордруп разбудил меня, мы оседлали пони, навьючили на них корзины с провизией и мешки. Охваченный жалостью к своему пони и к... болезненно ноющим ягодицам, я двинулся дальше на своих двоих. Все сильнее ощущалось воздействие высоты; сердце колотилось часто, дыхание было тяжелым, а голова гудела от усталости.

К югу тянулась громада Главного Гималайского хребта — десятки вершин, вздымающихся на головокружительную высоту и разделенных перевалами, самый низкий из которых лежал на высоте не менее шести тысяч метров над уровнем моря, иными словами, куда выше, чем мог подняться неподготовленный путешественник. Эти перевалы вели к долине реки Чинаб, которая отделялась хребтом пониже от реки Сатледж. Еще дальше к югу тянулись низкогорные равнины Индии, жаркие земли, на которые периодически обрушиваются ливневые муссонные дожди; то был иной мир, мир тропиков, отделенный от нас невероятно высокой стеной гор. Глянув на восток, я различил перевал Пенси-Ла, к которому мы поднимались. Подъем был здесь пологий, если сравнивать с крутыми тропами, проходящими по изъеденным эрозией южным склонам Гималаев.

Полная обнаженность перевала поражала — то была унылая ледяная тундра, кое-где волнистая, и она мне казалась нескончаемой. Двое суток ходьбы и ни одной деревушки — этим можно было измерить степень изолированности Заскара. Эта дорога, [28] хотя и представляет собой самый удобный путь в княжество, восемь месяцев в году завалена непроходимыми снегами.

Мы продолжали подниматься вверх, и вскоре я заметил большое стадо горных баранов и коз, которые щипали скудную траву на пропитанном талой водой пастбище. Мне с трудом верилось, что именно эти тощие козы дают всемирно известную шерсть — кашемир. На самом деле кашемир изготавливается не из грубой шерсти этих коз, а из тонкого слоя их шелковистого подшерстка, который стригали тщательно отделяют от длинных жестких шерстин.

Как ни странно, но название этой шерсти, которую получают от гималайских коз в Ладакхе, Заскаре и Тибете, происходит не от этих районов, а от страны, где ее ткут. В долине Кашмира бараны и козы встречаются исключительно редко.