Оскар Уайльд - Оскар Уайльд. Афоризмы

Любовь вышла из моды, ее убили поэты. Они так много писали о ней, что все перестали им верить.

Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь.

Мне иногда кажется, что слепота Гомера на самом деле – художественный миф, созданный во времена истинной критики для того, чтобы напомнить нам не о том лишь, что великий поэт – это всегда провидец, постигающий мир не физическим, а духовным зрением, а еще и о том, что он настоящий певец, чья песня рождается из музыки, когда, вновь и вновь про себя повторяя каждую свою строку, он схватывает тайну ее мелодии и во тьме находит слова, окруженные светом.

Чарлз Лэм говорит, что для него всегда сомнительны достоинства стихов, пока они не напечатаны; по его замечательному суждению, «все вопросы снимает типографщик».

Поэт может вынести все, кроме опечатки.

Прирожденных лжецов и поэтов не бывает.

Фундаментом литературной дружбы служит обмен отравленными бокалами.

В чем разница между журналистикой и литературой? Журналистику не стоит читать, а литературу не читают.

В наш век газеты пытаются заставить публику судить о скульпторе не по его скульптурам, а по тому, как он относится к жене; о художнике – по размеру его доходов, и о поэте – по цвету его галстука.

Журналистика – это организованное злословие.

Теперешние журналисты всегда с глазу на глаз просят у человека прощения за то, что сказали о нем во всеуслышание.

– Неужто вы верите всему, что пишут в газетах?

– Верю. Нынче только то и случается, чему невозможно поверить.

– Я читаю все английские газеты. Они очень интересны.

– Ну, значит, вы читаете между строк.

В свое оправдание журналистика может сослаться на великий дарвиновский закон выживания зауряднейшего.

Можно много сказать в защиту современной журналистики. Предоставляя голос необразованным людям, она знакомит нас с общественным невежеством.

Шпионы – вымирающая профессия. За них теперь все делают газеты.

Я люблю сцену, на ней все гораздо правдивее, чем в жизни.

Порой наименьшее удовольствие в театре получаешь от пьесы. Я не раз видел публику, которая была интереснее актеров, и слышал в фойе диалог, превосходивший то, что я слышал со сцены.

Публика смотрит на трагика, но комик смотрит на публику.

Истинный драматург показывает нам жизнь средствами искусства, а не искусство в форме жизни.

Если пьеса – произведение искусства, ее постановка в театре является экзаменом не для пьесы, а для театра; если же она не произведение искусства, ее постановка в театре является экзаменом не для пьесы, а для публики.

Иногда говорят, что актеры нам показывают своих Гамлетов вместо шекспировского. А на самом деле нет никакого шекспировского Гамлета. Если в Гамлете есть определенность, как в творении искусства, в нем также есть и невнятица, как в любом явлении жизни. Гамлетов столько же, сколько видов меланхолии.

Пока актер не чувствует себя в костюме как дома, он не чувствует себя как дома и в своей роли.

Трагических эффектов можно достичь, привнося комическое. Смех в зале не устраняет чувства ужаса, но, давая отдушину, помогает ему углубиться. Никогда не бойтесь вызвать смех в зале. Этим вы не испортите, а, наоборот, усилите трагедию.

Любая крайне напряженная эмоция стремится к разрядке при помощи какой-нибудь эмоции противоположного свойства. Истерический смех и слезы радости – примеры драматического эффекта, которые дает сама природа.

Если бы в наши дни воскрес древний грек, то его чаще можно бьшо бы встретить в цирке, чем в театре.

Музыка есть тот вид искусства, в котором форма и содержание – одно.

Какое счастье, что у нас есть хоть одно неподражательное искусство!

Если мы хотим понять народ, исходя из созданного им искусства, то лучше обратиться к архитектуре или музыке. Дух эпохи всего лучше передают отвлеченные искусства, поскольку сам дух есть понятие отвлеченное и идеальное.

Конечно, с музыкой много трудностей. Если музыка хорошая – ее никто не слушает, а если плохая – невозможно вести разговор.

Музыку Вагнера я предпочитаю всякой другой. Она такая шумная, под нее можно болтать в театре весь вечер, не боясь, что тебя услышат посторонние.

Музыка будет по-немецки, вы не поймете.

Музыканты такой неразумный народ. Хотят, чтоб мы были немы, как раз когда больше всего хочется быть глухим.

После Шопена у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения.

Актер – вот критик драмы. Музыкальный критик – это певец, или скрипач, или флейтист.

Пианистов я прямо-таки боготворю. Не знаю, что в них так меня привлекает... Может быть, то, что они иностранцы. Ведь они, кажется, все иностранцы? Даже те, что родились в Англии, со временем становятся иностранцами. Это очень разумно с их стороны и создает хорошую репутацию их искусству, делает его космополитичным.

В Америке, в Скалистых горах, я видел единственный разумный метод художественной критики. В баре над пианино висела табличка:

«Не стреляйте в пианиста – он делает все, что может».

Картина несет нам не большую весть или смысл, чем дивный кусок венецианского стекла или голубой изразец со стены Дамаска: это лишь прекрасно окрашенная поверхность.

Учить искусству надо не в Академии. Художника создает то, что он видит, а не то, что он слышит.

...Художники-академики, чью полную неспособность к живописи мы можем ежегодно видеть в мае за шиллинг.

...Та любопытная смесь плохой работы и хороших намерений, которая дает у нас право художнику считаться типичным представителем английского искусства.