Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. Том 2

Вскоре он поедет в Петербург за дочерью. Знал ли он, что после ему не суждено будет увидеть своих столичных друзей, Эрмитаж, Академию?

Он возвращается домой в деревню и в 1847 году пишет ставшее последним полотно «Туалет Дианы». Мастеру шестьдесят семь лет.

«В теперешнюю разладицу скудельных сил моих, — пишет Алексей Гаврилович, — все-таки я не оставляю палитры для туалета моей Дианы…»

Очевидно, он кончает холст к середине 1847 года.

В начале декабря художник собрался ехать в Тверь.

Морозное утро, упряжка молодых коней.

Снег скрипит под полозьями саней.

И вдруг крутогор, лошади понесли.

Венецианов был убит на месте.

Художник нашел кончину в земле, которую воспел. Неожиданно. Мгновенно.

Дочери художника остались без отца и без средств.

Мастер «по добродушию своему делал много на содержание и пособие учеников своих». России же Венецианов оставил бесценное наследство: облик ее народа, образы крестьян во всей их силе и доброте души.

Он был первым, кто открыл красоту простого русского человека-труженика.

Художественное наследство, оставленное Алексеем Гавриловичем Венециановым, бесценно!

Это наше национальное богатство.

Жемчужины его творчества украшают Государственную Третьяковскую галерею и Русский музей — сокровищницы нашего искусства.

Но много полотен мастера хранится и в других собраниях.

Творчество Алексея Гавриловича Венецианова — подвиг правды и поэзии.

Полотна живописца — песнь о народе русском — звучат сегодня величественно и прекрасно.

Он открыл новую дорогу в русском искусстве, и его роль новатора неоценима!

Сколько истерто и сломано в свое время перьев, восхвалявших модную, салонную, манерную живопись! Но газеты, журналы тихо и мирно истлели. Разве что в редкой библиотеке обнаружишь ветхую, пожелтевшую подшивку с панегириками бойких борзописцев… Небольшие полотна салонных псевдоклассиков украшают стены любителей антиквариата, мнящих, что это Рубенс или, как минимум, Брюллов… Но увы, это лишь грезы.

Вернемся во время Венецианова…

Однажды его современник Тропинин произнес на выставке в Москве около очередной роскошной «Нимфы», созданной неким уже забытым маэстро, Новковичем:

«Что написал? Разве это натура? Все блестит, все кидается в глаза, точно вывеска нарядная… Все и везде эффект, во всем ложь».

Потом добавил: «Авось мы не доживем до полного падения нам дорогого дела! Я только этим и утешаю себя».

Мечты Тропинина сбылись. Этому способствовали традиции мировой и отечественной станковой реалистической живописи, которые продолжали в России Рокотов, Левицкий, сам Тропинин, Венецианов, Кипренский и развили такие мастера, как Александр Иванов, Василий Суриков, Илья Репин, Исаак Левитан, Валентин Серов…

«Если бы нашему Эрмитажу, — писал Карл Брюллов, сравнивая коллекцию Дрезденской галереи с петербургским собранием, — хоть одного крикуна из здешних, то он стоил бы всех сокровищ Европы, Азии, Африки и Америки».

Эти гордые слова хранятся в «Архиве Брюлловых» и относятся к поре, когда братья Брюлловы, Карл и Александр, получив благословение петербургского «Общества поощрения художников», путешествовали по Европе, имея конечной целью Рим.

Молодые художники отправлялись в дальний путь, как пишет современник, «искать не вдохновенья, а усовершенствования», и они тщательно изучают, смотрят, сравнивают…

А вот отрывок из письма Карла, написанного уже из Рима:

«Но нам вдалеке от родины, от друзей, от всего, что делало нас счастливыми в продолжение 23 лет, каково нам — вы, может быть, после сего письма и будете иметь вообразить себе.

Ни сосенки кудрявые, ни ивки близ него.

Хотя здесь вместо сосен растут лавры и вместо хмеля виноград — все мило, прелестно! — но без слов, молчат и даже кажется все вокруг умирающим для тех, кто думает о родине».

Как много стоит за этими бесхитростными словами душевной чистоты и сдержанности!

Юный Брюллов воспитывался в стенах петербургской Академии художеств в дни, когда Россия одержала великие победы. Это была пора подвига и восторга, и молодой художник мечтал прославить Отчизну своими творениями.

Честолюбивым мечтам суждено было сбыться.

Но до великого дня триумфа русского художника в Европе лежали долгие годы напряженного труда, учения.

А пока Брюллов снял мастерскую в древней столице Италии — родине многих гениальных живописцев. И поместил в ней слепки, напоминавшие ему о классических произведениях древности: Аполлона Бельведерского, Венеру Медицейскую, Меркурия Ватиканского, Бельведерский торс и фрагменты фигур Аякса и Геркулеса.

Молодой живописец получил хорошую школу, но здесь, в Риме, он так близко подошел к изучению великих шедевров классики, что с поразительной зрелостью делает глубокие выводы.

Вот короткий отрывок из его письма к брату Федору Брюллову — художнику:

«Первое, что я приобрел в вояже, есть то, что я уверился в ненужности манера. Манер есть кокетка или почти то же; делая соображения из всего виденного во всех галереях, на дороге встречавшихся, вижу, что метода, употребляемая древними мастерами, не без причин».

Тонкое чувство формы, поражающая пластичность картин Брюллова — результат любовного изучения классики. Вспомним, что еще в академии юный художник сорок раз рисовал сложнейшую группу Лаокоона, двенадцать раз копировал Веласкеса.

Шли годы.

Несмотря на косность и нелепые претензии «Общества поощрения художников», Брюллов упрямо идет к цели.

Его живопись становится прозрачнее, колорит картин — напряженнее, краски — свежее. Молодой живописец пишет свои картины «Итальянское утро» и «Полдень», в которых сюжет взят не из мифологии, не из библии, а просто из жизни.

Это весьма шокирует почтенных членов «Общества поощрения художников», и они лишают Брюллова стипендии.

Но, к счастью, к тому времени мастерство художника настолько окрепло, что он решает идти своим путем.

Итальянский полдень.

«Всадница». Эта блестящая картина Брюллова сразу поставила его в ряд с крупнейшими живописцами Европы. Виртуозно написанная, она вызвала сенсацию в Риме.