Игорь Долгополов - Мастера и шедевры. т. I

Но вернемся к 1876 году и к статье г-на Вольфа в «Фигаро». Автор, разделавшись с неугодными ему живописцами, решил в конце позолотить пилюлю:

«Я знаю кое-кого из этих несчастных импрессионистов, это очаровательные, глубоко убежденные молодые люди, которые всерьез воображают, что нашли свой путь. Зрелище это угнетающее …»

Мадам Шарпантье с детьми.

Импрессионисты. Горсточка смельчаков под улюлюканье и свист буржуа, под шипение и кривые улыбки рутинеров от искусства вторглась в сверкающий сотнями оттенков, напоенный игрою света и тени, трепетный и прекрасный мир открытого воздуха — пленэр. Они вошли в него и стали учиться видеть. Забыв про школьные каноны, про мудрые рецепты, наивно, порой по-детски, начали они обживать этот прекрасный мир.

Они были похожи на ученых-физиков, решавших задачу использования энергии атома. Подобной великой и нераскрепощенной силой в искусстве был цвет в пленэре.

Было бы неправильно и наивно думать, что никто до импрессионистов не решал проблемы цвета в пленэре. В годы итальянского Ренессанса Паоло Веронезе писал свои великолепные композиции, озаренные холодным рефлексом венецианского неба и моря. Этот веронезевский серебристый тон как бы обволакивал фигуры, архитектуру, дальние планы картин, заставлял особо звучать все теплые, локальные колеры.

Замечательные достижения в пейзажной живописи сделал англичанин Констебль. Он расковал привычную палитру и показал зрителю в своих холстах все многообразие пейзажей Англии.

Коро раскрыл людям новую Францию, в жемчужном уборе бегущих облаков, в прохладном серебре пасмурных летних дней.

Но творчество этих и других замечательных художников, среди которых был и наш Александр Иванов, было лишь преддверием к тому новому, к тому опасному и несущему тысячи неожиданностей пути, по которому прошли импрессионисты. Но задача была поставлена, закон открыт, и потери были неотвратимы. Пройдем по залам Музея изобразительных искусств имени Александра Сергеевича Пушкина в Москве, где экспонируются полотна импрессионистов Клода Моне, Огюста Ренуара, Эдгара Дега, Камилла Писсарро, Альфреда Сислея и других.

Их полотна покажутся нам сейчас реалистическими, прекрасными по своей трепетной, тончайшей цветовой интонации.

И первый вопрос, который мы себе задаем: почему эта чарующая живопись, которая так близка сегодня нашему привычному видению мира, вызвала в ту пору такой взрыв ненависти?

Попробуем понять это.

Для этого стоит пройти в другие залы экспозиции, находящиеся рядом, где выставлены пейзажи французских мастеров XVII и XVIII веков.

Купальщицы.

За считанные минуты, как по волшебству, перед вашим взором на холстах будто зайдет солнце, и вам на глаза опустится прозрачная цветная заслонка, а если хотите еще точнее, на ваши глаза кто-то невидимый наденет незаметно либо зеленовато — коричневые, либо серые, либо другие очки, через которые вы будете глядеть на природу.

Казалось бы, пустяк — очки.

Или просто открытые зрячие глаза.

Вот и все.

Но эта кажущаяся простота задачи была кардинальной по своей непреложности и глубине.

И поэтому художники-импрессионисты, поставившие этот вопрос, вынесли на своих плечах всю тяжесть первых ударов, первых боев.

А ведь, казалось бы, что худого помочь людям увидеть мир, окружающий их, во всем многоцветье.

В доме известного парижского издателя Шарпантье, где бывали Доде, Тургенев, Гонкуры, Мопассан, появился новый гость. Он был молчалив и угрюм, но талант живописца возмещал эти недостатки. Его звали Огюст Ренуар.

Вскоре художник пишет портрет хозяйки дома и покоряет всех своим дарованием. У Шарпантье Огюст знакомится с молодой актрисой «Комеди Франсез» мадемуазель Жанной Самари.

«Мне посчастливилось получить заказ, — рассказывает Ренуар, который мне был оплачен по-царски: портрет дамы с двумя девочками за тысячу двести франков. Тогда я нанял на Монмартре дом, окруженный большим садом; там-то я написал «Мулен де ла Галлетт», «Качели» … В этом же саду я сделал несколько портретов мадемуазель Самари. Какая прелестная девушка! Положительно она освещала все вокруг!»

Это была счастливая пора, редкая в жизни Ренуара. Он только что побывал с писателем Доде в Шанрозе, где сорвал розу с могилы Делакруа. Он приехал в Париж впервые в «свой домик» на Монмартре и, полный надежд, писал как одержимый. О качестве этих усилий говорит следующий факт: «Бал в Мулен де ла Галлетт» и «Качели» сегодня украшают Лувр.

«Портрет актрисы Жанны Самари» из собрания нашего Эрмитажа был написан в 1878 году и послан вместе с заказным портретом «Мадам Шарпантье со своими детьми» в Салон 1879 года. Могло случиться, что Эрмитаж не имел бы этого шедевра в своем собрании.

Этюд к портрету актрисы Жанны Самари.

Что же произошло с «Самари»?

— Настоящее чудо, что эта вещь сохранилась! — рассказывает Воллару сам Ренуар. — Накануне вернисажа один из друзей говорит мне:

«Я только что из Салона; какая беда: ваша «Самари» как будто потемнела!»

Бегу. Мою картину не узнать.

Вот что случилось: парень, которому было поручено перенести мою картину, получил от рамочного мастера распоряжение покрыть лаком другую картину, доставленную вместе с моей.

Сам я из осторожности не покрывал лаком свою, так как она была совсем свежа.

Посыльный, подумав, что я сделал это из экономии, решил облагодетельствовать меня остатками своего лака.

Мне пришлось в какие-нибудь полдня переписать всю вещь.

Можете себе представить, какая была горячка!

Другая «Самари» — из московского собрания — один из самых очаровательных женских образов мировой живописи. И все-таки один педант произнес об этом шедевре следующее:

«Должен заявить, что я не понимаю портрета госпожи Самари. Знакомая голова очаровательной модели совершенно теряется на этом грубом розовом фоне. Губы и руки художник вынужден был моделировать синим, чтобы как-то выявить утопающее в общем блеске лицо. Ничто, я полагаю, не может быть более далеким от правды».

Думается, что люди навсегда запомнят имя Жанны Самари, прославленное Ренуаром. Но давно забыто имя Роже Баллю, написавшего эту глубокомысленную рецензию.

Полна событиями история живописи во Франции XIX века. Классицизм, романтизм, реализм и импрессионизм, борясь и побеждая и снова борясь, созидали живую ткань французского и мирового искусства.