Абрам Фет - Заблуждения капитализма или пагубная самонадеянность профессора Хайека

Давайте посмотрим на “моральные правила” следующим образом. Вся система права построена на полезных фикциях. Даже главная основа гражданского общества – равенство граждан перед законом – не что иное, как полезная фикция: люди очевидным образом не равны друг другу, и нельзя всерьез возлагать на них одинаковую ответственность за их поступки. Законы – это продукты эволюции, в начале которой были “моральные правила” первобытной орды. Теперь они превратились в полезные фикции, и ссылаться на их “моральное” содержание, по меньшей мере, наивно. Достаточно того, что они полезны: общество с такими законами – наилучшее, какое нам известно. Ведь и мы сами – потомки дикарей, как наши законы – потомки их первобытной морали. Нельзя же вечно возвращаться к этому прошлому!

Эволюция создала эту большую машину, составленную из людей, как гоббсов Левиафан. В первом издании его книги была картинка, изображающая гиганта, сложенного, как из кирпичиков, из человеческих тел. Что же, может быть, это и будет конечный итог истории? Люди будут жить в этой машине, как пчелы и муравьи, которые, по-видимому, счастливы, потому что им ничего не надо менять.

Но, кажется, мой крайний индивидуализм привел меня каким-то образом к коллективизму. Надо посоветоваться с философом. В конце концов, я ведь только экономист».

Книга профессора Хайека, которую я позволил себе резюмировать, была задумана как итог всей его жизни и работы; увы, автор подчинил ее требованиям того самого рыночного хозяйства, которое он восхваляет, пожертвовав «потребительской стоимостью» своего товара ради «меновой». Я попытался восстановить его подлинные мысли и, как мне кажется, сделал это добросовестно, не впадая в карикатуру. Только в самом конце я приписал Хайеку наблюдение, которое, может быть, никогда не приходило ему в голову; все остальное либо содержится в его книге, хотя бы в виде намеков, либо непосредственно вытекает из его установок.

Главная ошибка Хайека состоит в том, что он не принимает во внимание природу человека. Человек как живое существо наделен наследственными задатками. Генетическая наследственность человека – его система инстинктов – составляет ту неизменную основу, на которой должны строиться все теории его социального поведения, в том числе теории рыночной экономики. Я вовсе не хочу этим сказать, что человеческое общество можно объяснить из одних только биологических факторов; но игнорировать их нельзя. Точно так же нельзя игнорировать законы физики, пытаясь понять поведение животного; пользуясь выражением Лоренца, исследование на любом уровне интеграции не сводится к явлениям, принадлежащим низшим уровням, но должно принимать их в расчет. Социальные механизмы работают на более высоком, чем биологический, уровне интеграции, но не могут противоречить закономерностям биологии. Уровни интеграции и отношения между ними были описаны еще задолго до заключительной книги Лоренца берлинским философом Николаем Гартманом под именем «слоев реального бытия». Если биологические идеи были недоступны Хайеку, то с гносеологией Гартмана он мог познакомиться на языке немецкой классической философии, несомненно входившем в его культурную подготовку. Пренебрежение биологией человека можно объяснить общеизвестной историей философских взглядов, определявших общественное мышление Нового времени. Мышление это, не находя прочной опоры в естествознании, металось из одной крайности в другую.

В первом периоде, начиная со знаменитой лекции А. Тюрго (1750), мышление об обществе принимало за образец механику Ньютона, и может быть потому названо «механистическим». Социологи того времени не сомневались, что законы общественной жизни могут быть поняты в том же детерминистском духе, что будущее поведение человеческих коллективов можно будет предсказывать, как астрономы предсказывают движение светил; и эта вера наполняла умы этих людей безграничным оптимизмом, поскольку предсказуемым будущим надеялись управлять. Представителями этого «механистического» мышления были Сен-Симон и Конт. К нему следует отнести и Маркса, который в своих экономических и исторических исследованиях всегда пытался быть строгим детерминистом. Более поздние концепции социологии не оказали на него существенного влияния.

Во втором периоде, начиная с дарвинова «Происхождения видов» (1859), социологи руководствовались идеями эволюции и естественного отбора. Этот период можно назвать «биологическим», в довольно примитивном смысле этого слова, поскольку надеялись полностью объяснить общественную жизнь дарвиновой схемой «борьбы за существование». Отсюда произошел «социал-дарвинизм», первым представителем которого был г. Спенсер (пришедший к идее «борьбы за существование» (struggle for life) еще раньше Дарвина и придумавший это неудачное выражение, перенятое затем Дарвином). Достаточно банальная философия Спенсера оказала влияние на широкую публику; но особенно вредной была доктрина биолога Э. Геккеля, прямо перенесшего «борьбу за существование» в человеческую историю, где он усматривал борьбу «высших» и «низших» рас. Дарвин никогда не опускался до подобных гипотез и никак не участвовал в пропаганде «социал-дарвинистов»; но их брошюры усердно читал начинающий «социолог» А. Гитлер.

Третий период, «психологический», начинается с работ Фрейда, то есть с 90-х годов прошлого века. Открытие «подсознания», определяющего «нерациональное» поведение человека, оказало огромное влияние на человеческое мышление вообще; но фантастические построения Фрейда и его учеников скомпрометировали попытки психоаналитического объяснения общества и истории. Наиболее интересную попытку построить социальную психологию предпринял Э. Фромм (1941) [39] Имеется в виду книга: E. Fromm , “Escape from Freedom”. N. Y., 1941. Русский перевод: Э. Фромм, Бегство от свободы. М., 1990. (А.Г.) . Четвертый период, продолжающийся до наших дней, можно назвать «кибернетическим». Начало его было положено работами математика Н. Винера, разработавшего идеи обратной связи и регулирующего цикла и параллельно исследовавшего саморегулирующиеся системы в технике и в физиологии. С самого начала этих исследований (с 1949 года) Винер предполагал, что нашел руководящие принципы для создания «теоретической биологии». Но его надежда оправдалась не сразу, так как биологи медленно усваивали кибернетические идеи. На более простом материале их быстро освоили инженеры, и кибернетика надолго стала «технической наукой». К ее кругу понятий прибавилась теория информации, созданная Винером и К. Шенноном, инженером-связистом. Тогда же, с конца сороковых годов, начались преждевременные и поверхностные попытки перенесения методов «технической кибернетики» в социальные науки. Для этих попыток характерно стремление перейти прямо от систем автоматического регулирования, применяемых в технике, к социальным механизмам. Исследователи этого рода пользовались тем, чтó они называли «общей теорией систем», пытаясь выделить в изучаемой системе ее подсистемы и описать схему отношений между ними. Как правило, эта деятельность сводилась к составлению «блоксхем», состоящих из прямоугольников с надписями в них и стрелок, соединяющих прямоугольники. В общем, такая «кибернетическая социология» осталась бесплодной, но вовсе не потому, что идеи кибернетики не имеют значения для социальных наук. Значение их еще недостаточно понято, потому что социологи пытались «пропустить» биологический уровень интеграции, лежащий между физическим и социальным. Но только биология может доставить модели, достаточно сложные и органически связанные с социальными механизмами. Между тем, до семидесятых годов могло показаться, что «пророчество» Винера не оправдалось, и что кибернетика стала «грамматикой» лишь современной техники регулирования, но не биологии.