Михаил Ильин - Рассказы о вещах

Учебник или курс лекций обязателен для учащегося. А книгу для чтения каждый волен закрыть на любой странице, если она не заинтересует его, не заставит прочесть себя до конца.

А для этого прежде всего автор не должен усложнять предмет, о котором пишет, трудностью и тяжестью Изложения.

Об этом превосходно сказал Герцен:

«Трудных наук нет, есть только трудные изложения, т. е. не перевариваемые».

Тяжесть преодолевается силой. Чем глубже и сложнее мысль, тем сильнее, ярче, рельефнее должно быть слово.

Далекое и отвлеченное может стать для читателя близким, конкретным, осязаемым, если автор обращается не только к его сознанию, но и к воображению.

Воображение помогает соображению. Книга об открытиях науки вернее найдет дорогу к уму и сердцу читателя, если ее пишет не равнодушный компилятор, преподносящий своей аудитории готовые, отработанные и уже остывшие мысли и выводы, а человек, который вместе с читателем сам постигает мир, решает трудные проблемы, ищет выхода из противоречий и радуется их разрешению.

Пропаганда науки — искусство. Книга, ставящая перед собой эту задачу, должна быть поэтической книгой.

В одной из книг Ильина «Горы и люди» есть глава «Руды выходят из глубины».

Начинается она так:

«Сквозь огонь и воду пройдет руда, которая еще так недавно мирно спала под землей.

Не в первый раз попадет она в огонь и воду, не в первый раз будет плавиться и подвергаться химической обработке.

Если бы у руды была память, печи металлургических заводов напомнили бы ей ту огромную подземную печку, в которой она побывала миллионы лет тому назад.

Баки и чаны на химическом заводе напомнили бы ей те подземные трещины, в которых она бурлила горячим раствором, а потом осаждалась корой минералов.

Но тогда все ее превращения и странствования протекали медленно — миллионы лет, а теперь в какие-нибудь сутки руда превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину.

Древняя история руды ползла черепашьим шагом, новая ее история, которою управляет человек, поскакала галопом.

Человек дал ей и новую скорость и новое направление. Все, что угодно, могло случиться с металлом в природе: он мог плавиться в недрах земли, застывать в трещинах и жилах, переходить из одного соединения в другое, — но ни при каких условиях он не мог стать плугом или мотором.

Историю природы по-своему продолжил человек».

В этом-отрывке можно найти и главную тему Ильина, и характерные черты его стиля.

Он пишет простой, четкой, деловой прозой, лишенной каких бы то ни было словесных украшений. Но нельзя не заметить, как послушен малейшим оттенкам его мысли ритм повествования, как ускоряется темп рассказа, когда «черепаший шаг» древней истории сменяется «галопом» новой и руда, таившаяся под землей, «в какие-нибудь сутки превращается в чугун, чугун в сталь, сталь в машину». И каким торжеством, какою гордостью за человека проникнуты заключительные слова отрывка — о том, что человек дал стихийным процессам новую скорость и точную цель — плуг или мотор.

Поэтический образ, меткое сравнение часто служат Ильину горными тропинками, позволяющими ему «срезать», сократить долгую дорогу пространных объяснений.

Вот несколько образных выражений из разных его книг:

«…парусный корабль всегда старается держаться попутного ветра и течения, как троллейбус идет туда, куда несет его попутный поток электрической энергии» («Человек и стихия»).

«Если вам нужна дорога, возьмите ее с собой. Трактор сам стелет себе дорогу — гусеничную ленту» (из книги «Вездеход»).

«Только немногим рукописям удалось добраться до нас сквозь огонь пожаров и битв… Каждая дошедшая до нас старая книга — это бумажный кораблик, переплывший бурное море истории» («Черным по белому»).

Галилей построил первый термометр и барометр. «Два новых прибора родились сросшимися, как сиамские близнецы. Их надо было разъединить, чтобы каждый из них занимался своим делом и не мешал другому» («Человек и стихия»).

«Если сравнивать океан с печкой, то это большая печь, которая медленно нагревается, но зато и медленно остывает.

А материк — это что-то вроде печки-времянки; ее легко раскалить, но она плохо держит тепло.

И вот в зимнее время, когда эта печка-времянка делается ледяной, мы должны радоваться, что получаем дополнительный подогрев от теплой печки океана» («Человек и стихия»).

А иной раз поэтический образ вырастает у Ильина в целый рассказ или даже в сказку, ничуть не умаляя этим серьезности и деловитости текста.

Рассказывая о том, как степь становилась безводной и бесплодной там, где в царское время вырубали леса на водоразделах и распахивали склоны холмов и края оврагов, Ильин говорит:

«Русские сказки часто кончаются присказкой:

И я там был, Мед-пиво пил.

По усам текло, А в рот не попало.

Земля в степи не раз бывала обойденным гостем на весеннем пиру природы.

Сколько питья запасала хозяйка-природа еще с зимы. Одного снегу было так много, что и земля могла вдоволь напиться и рекам досталось бы вволю.

Но наступала весна и оказывалось, что на пиру, кроме земли и рек, есть еще и другие гости.

Вольный ветер являлся издалека, с юга, и принимался жадно пить воду, которая была припасена совсем не для него. Ветру помогало солнце. Они вдвоем старались осушить широкую чашу.

А тут еще и дно у этой чаши было дырявое. Каждый овраг тянул, сосал воду из земли. Бурные ручьи мчались по оврагам и торопились напоить водой реки.

Рекам доставалось питья больше, чем следовало. И, словно пьяные на пиру, реки принимались буянить. Они сносили мосты, прорывали плотины, совершали набеги на села и города.

А земля и напиться-то как следует не успевала…»

Ильин учился своему делу не только у больших ученых — историков, экономистов, химиков, математиков, физиков, метеорологов, гидрологов, океанографов, почвоведов, — но и у лучших поэтов. Хорошо знакома ему и народная поэзия.

Недаром он так часто упоминает и цитирует поэтов разных времен — Эсхила, Софокла, Еврипида, Вергилия, Данте, Пушкина, Баратынского, Лермонтова, Некрасова, Тютчева, Фета.

О Гомере он говорит в книге «Как человек стал великаном»:

«Илиада» и «Одиссея» рассказывают нам, во что верили древние греки, что они знали и что умели делать».

А в одной из глав книги «Человек и стихия» речь идет о том, как, изучая «Одиссею», русский метеоролог Б. П. Мультановский определил и нанес на карту направление ветров, которые дули в то время, когда ахейцы возвращались домой после гибели Трои.

Тут не знаешь, чему больше удивляться: находчивости ли замечательного ученого, который ухитрился подвергнуть метеорологическому анализу древнюю «Одиссею», или правдивости и точности свидетельских показаний старика Гомера.