Михаил Ильин - Рассказы о вещах

Это не набор сведений, а история в картинах, показывающая, что на любом предмете нашего обихода лежит печать труда и мысли многих поколений.

Если бы в этой маленькой энциклопедии и совсем не было рисунков, все же ее страницы казались бы нам богато и даже красочно иллюстрированными.

Возьмем хотя бы рассказ о самой древней из дошедших до нас русских рукописных книг — об «Остромировом евангелии», которое дьякон Григорий переписал по заказу новгородского посадника Остромира.

У Ильина об этом драгоценном памятнике XI века говорится так:

«Книга получилась на славу: вся она была разукрашена золотом и красками, узорчатыми заставками и пестрыми заглавными буквами.

Невредимой прошла эта книга через всю русскую историю. Из Великого Новгорода она попала в Москву, из Москвы — через много веков — в Петербург.

Хранилась она и в хоромах новгородского посадника, и в большом сундуке московской церкви вместе с церковными ризами, и в сенатском шкафу по соседству с указами Петра, и в гардеробе императрицы вместе с робронами и душегреями. Оттуда она попала в Публичную библиотеку, где и хранится до сих пор».

В книге «Черным по белому», откуда взят этот отрывок, можно найти историю азбуки, цифр, бумаги и ее предков — папируса и пергамента, — историю карандаша, пера, чернил, рукописной и печатной книги и даже знаков препинания.

Но все эти истории не безлюдны. Говоря о происхождении письменности, Ильин вводит нас в быт народов, участвовавших в ее создании и распространении. Много места уделяет он рассказам о замечательных людях, которые расшифровали египетские иер9глифы, вавилонскую и персидскую клинопись и ухитрились не только прочитать надпись, сделанную на неизвестном языке (даже не на одном, а на шести незнакомых языках), но и открыть по этим письменам древние — хеттские — народы и государства, о которых ученые не имели представления.

Да и сама история письменности, сыгравшей такую великую роль в развитии культуры, не менее увлекательна, чем вкрапленные в книгу рассказы о наиболее достопримечательных разгадках и открытиях.

Начинается она с «письменности бесписьменных народов», с тех узелков, зарубок на палках, бус из разноцветных раковин, которые служили первобытным людям средством общения.

При этом нельзя не обратить внимание на одну характерную особенность Ильина: он никогда не отрывается от современности. В книгах о прошлом он то и дело переносит читателя из глубокой древности в наше время.

Рассказывая о разноцветных бусах индейцев, в которых черный цвет означал смерть, несчастье, угрозу, белый — мир, желтый— дань, а красный — войну, Ильин говорит, что те же цвета и поныне сохраняют в большей или меньшей степени свое древнее значение: белый флаг знаменует прекращение военных действий, черный — траур, красный — восстание, революцию.

Во флоте из цветных флажков составлена целая азбука. Флажками на мачтах переговариваются корабли.

В другом месте книги, где речь идет о египетских иероглифах, которые возникли из рисунков, изображающих зверей, птиц, цветы, пальмовые листья, людей с поднятыми руками или сидящих на корточках, — автор снова возвращает нас к современности.

«Да и у нас, — пишет он, — иероглифы не совсем вышли из употребления. Рука, указывающая пальцем дорогу, или стрелка, красные молнии на столбах, несущих электрические провода, череп и кости на склянках с ядом — все это иероглифы, обозначающие слова и целые фразы».

Такая перекличка древности с нынешним днем помогает читателю уяснить себе символику отдаленной эпохи да к тому лее и понять связь времен.

До последних страниц истории письменности автор не оставляет ее без иллюстраций. То он изображает египетского писца — «скрибу», записывающего на папирусном свитке меры зерна, которое рабы ссыпают в амбары, то средневекового монаха, сидящего ночью в своей келье на стуле с высокой спинкой и бережно переписывающего тростниковым пером «каламом» — житие святого Себастьяна. На смену монаху является переписчик другого времени — тощий, с выбритой макушкой, студент из Латинского квартала в Париже. На поясе у него кожаный пенал с гусиными перьями. Переписывает он ради скудного заработка служебник или псалтырь, то и дело засыпая за своей скучной и утомительной работой. Он и не подозревает, что скоро его и других переписчиков с успехом заменит печатный станок. И вот, наконец, перед нами Иоганн Генсфлейш из Гутенберга, рассматривающий только что отпечатанную первую книгу.

Даже самые мелкие, но любопытные подробности, относящиеся к истории печати, не забыты автором.

«Заглавный лист, например, появился около 1500 года…

Запятую ввел на рубеже XV и XVI веков венецианский типограф Альд Мануций. До того в книгах было только два знака: точка и двоеточие. Тот же Альд Мануций стал прилагать к книгам оглавление…

А нумеровать страницы начали только в XVI веке».

Из всех ранних книг Ильина я говорю здесь наиболее подробно о книге «Черным по белому», так как в ней отчетливо видны художественные приемы, которые так пригодились Ильину, когда он перешел к еще более значительным и ответственным темам. Он не столько рассказывает, сколько показывает. Он смело сопоставляет эпохи, разделенные веками, а иной раз тысячелетиями. Он чувствует характер и стиль, самый воздух каждой эпохи, и потому люди, которые появляются на страницах его книг, не кажутся музейными восковыми фигурами, — они оживают вместе со своим временем и своим делом.

А главное, в книгах Ильина — даже самых ранних — уже видна та целеустремленность, которая особенно четко проявилась в его «Рассказе о великом плане». И прошлое и настоящее — для него ступени, которые ведут в будущее.

Конец двадцатых и начало тридцатых годов были трудным периодом в жизни Ильина. С каждым годом все больше захватывала его литературная работа, хоть и нелегко было сочетать ее с поглощающей много времени химией. И все же он долго не сдавался, надеясь, что рано или поздно ему удастся так наладить жизнь, чтобы одна работа не мешала другой. Ведь вот удалось же композитору А. П. Бородину служить одновременно двум божествам — музыке и химии.

Мы знаем имена замечательных художников, которые были вместе с тем инженерами и учеными, знаем имена ученых, которые были поэтами. Но чем дальше, тем все труднее становилось даже самым талантливым людям совмещать занятия искусством и наукой. Тот, кто серьезно работал в одной из этих областей, оставался дилетантом в другой. Бородин был редчайшим исключением.

Может быть, именно поэтому образ Бородина, смелого искателя новых путей в музыке и в химии, был особенно дорог Ильину. Недаром в зрелые годы он — вместе со своей женой Еленой Сегал— посвятил жизни Бородина-композитора и Бородина-химика большую повесть.