Авторов Коллектив - Философия Науки. Хрестоматия

Можно идти и другим путем, выдвигая на первый план следующие факты: исследовательский импульс может быть направлен не на абсолютизацию экзистенциальной обусловленности, а на то, чтобы именно в обнаружении экзистенциальной обусловленности существующих взглядов видеть первый шаг к решению самой проблемы обусловленности видения бытием. Квалифицируя определенное, считающее себя абсолютным, видение, как видение под определенным углом зрения, я в известном смысле, нейтрализую его частичный характер. В большинстве случаев все наше исследование этой проблемы спонтанно двигалось в сторону нейтрализации экзистенциальной обусловленности, возможности подняться над ней. В этом направлении движется учение о расширении базиса видения, способного интегрировать и обосновать все частичные точки зрения, учение о неизбежном расширении кругозора и позиции (основанных на опыте), учение о всеохватывающей онтологии, к которой следует стремиться. Подобная тенденция фактически существует в духовной и социальной истории, и она выступает в тесной связи с процессами групповых контактов и взаимопроникновения групп. На первой стадии эта тенденция ведет к взаимной нейтрализации различных экзистенциально обусловленных типов видения (лишает их абсолютного значения); на второй стадии она создает из этой нейтрализации более широкую и прочную основу. При этом интересно заметить, что создание этой более широкой основы связано с более высокой степенью абстракций и всегда ведет к формализации изучаемых феноменов. Названная формализация состоит в том, что анализ конкретных качественных данных, содержащих определенную направленность, все более отходит на задний план, и качественное описание данного объекта вытесняется наблюдениями чисто функционального характера, чисто механической моделью. Эту теорию все увеличивающейся абстракции, выступающей в сочетании с дистанцированием от социальной жизни, мы назовем теорией социального генезиса абстракции. Соответственно этому социологическому выведению корней абстракции (которая прежде всего обнаруживается и прослеживается в появлении социологической точки зрения) высшую степень абстракции следует рассматривать как коррелят к слиянию социальных групп. Свое обоснование эта теория находит в том, что способность индивидов и групп к абстракции растет по мере того, как они объединяются в большие группы и организации, в более крупные социальные единицы, способные абсорбировать локальные и иные более мелкие группы. Однако эта тенденция к абстракции на высшем уровне не противоречит учению об экзистенциальной обусловленности мышления, ибо адекватно причисленный субъект этого мышления является отнюдь не абсолютно свободно парящим «сознанием вообще», а субъектом, все в большей степени охватывающим (нейтрализующим) прежние частичные и конкретные точки зрения.

Все те категории, которые (с полным основанием) формулирует формальная социология, являются продуктом подобной нейтрализации и формализации; однако в конечном итоге этот процесс ведет к тому, что на первый план выступает формальный механизм этих образований. Так, например, в рамках формальной социологии господство есть категория, которая только потому может быть абстрагирована от конкретных позиций соответствующих сторон (т.е. господствующих и подчиненных), что она не выходит за рамки структурной связи (как бы механизма) находящихся во взаимодействии актов поведения (оперируя такими понятиями, как подчинение, власть, послушание, принуждение и т.д.). Качественное содержание конкретного господства (которое, впрочем, сразу бы придало этому «господству» исторический характер) здесь постигнуто быть не может; оно могло быть адекватно описано только в том случае, если бы как подчиненные, так и господствующие могли описать свои переживания и свой опыт в их социальной обусловленности. Ибо и формальные определения, которые были сформулированы, не висят в воздухе, но возникают из конкретной экзистенциально обусловленной проблематики данной ситуации. <...> (С. 252-254) Если следовать этому ходу мыслей, который в своем несформулированном реляционизме поразительно сходен с нашим, то утверждение логического постулата о существовании и значимости некоей сферы «истины в себе» окажется столь же малоубедительным актом мышления, как и все названные здесь дуалистические представления о бытии; ибо до тех пор, пока мы в эмпирическом познании повсюду обнаруживаем только то, что может быть определено реляционно, это установление «сферы в себе» не имеет никакого значения для процесса познания. (С. 256)

М.М. Бахтин — русский философ и ученый, наиболее значительный выразитель смены гуманитарнофилософской парадигмы в XX веке на российской почве. Как философ, сочетавший идеал «строгой науки» в духе неокантианства и Гуссерля с неприятием «теоретизма» философской традиции и «монологизма» «всей идеологической культуры нового времени», Бахтин сформировался совершенно самостоятельно: Канта, по собственному признанию, читал с четырнадцати лет в подлиннике, а к Кьеркегору приобщился в восемнадцать. В 20-е годы XX века Бахтин, будучи тяжелобольным, вел напряженную научную деятельность, результатом которой стала книга о Достоевском (1929). получившая позднее широкую известность. Этот, важнейший по своей сути, период его творчества был насильственно прерван в 1929 году арестом и ссылкой в г. Кустанай. Долгое время Бахтин оставался никому не известным (точнее, забытым) «литературоведом» из г. Саранска, где жил и работал с 1945 по 1969 год. Только в 60-е годы начинается его постепенное возвращение из саранского не-бытия-«заживо», переросшего в последние десятилетия XX века в мировую славу.

Бахтин — создатель нового типа мышления в гуманитарной науке, — отталкивался от традиционной теории познания Нового времени — «гносеологизма всей философской культуры XIX-XX вв.», как он писал в начале 20-х годов. Двигаясь в магистральном направлении преобразования «монологических» (субъект-объектных) предпосылок философской классики, Бахтин достиг в специальных научных областях гораздо большей конкретности и дифференцированности (в филологии, литературоведении, лингвистике, истории и теории культуры, семиотике, психологии, антропологии), чем его западные современники. Обосновывая специфику гуманитарного познания в его отличии от естественно-научного, Бахтин заметно сближается в этом отношении с современной философской герменевтикой (Гадамер). Вместе с тем, следуя традиции Достоевского и вообще русской культуры, он более решительно стремится удержать и оправдать неовеществляемое «персоналистическое» ядро истории, поскольку «мы в конечном счете, всегда придем к человеческому голосу, так сказать, упремся в человека». Отсюда принципиальное несогласие Бахтина, с одной стороны, со «стиранием голосов» в гегелевской «монологической диалектике» и, с другой, — с сс превращенными формами в современных ему направлениях гуманитарного знания (структурализм и т.п.), деперсонализирующих и формализующих исторический опыт в исторических науках.