Авторов Коллектив - Философия Науки. Хрестоматия

По мере того как это различие объясняет и обосновывает возрастающий интерес антропологии к видам непосредственных взаимоотношений, которые продолжают существовать или возникают в современном обществе, оно указывает на пределы, ограничивающие ее изыскания. <...> (С. 385)

П. Бурдье (Bourdieu) — французский социолог. Закончив в 1955 году Высшую педагогическую школу по специальности «философия», он в 1958 году уехал в Алжир, где начал социоантропологические исследования. Именно Алжиру посвящены его первые социологические труды «Социология Алжира» (1961), «Труд и трудящиеся в Алжире» (1964). В 1975 году в Париже Бурдье основал и возглавил Центр европейской социологии, а также журнал «Ученые труды в социальных науках». В 1981 году Бурдье был избран действительным членом Французской академии. Он является автором 26 монографий и многих десятков статей.

Переосмысляя фундаментальные положения структуралистской методологии, предполагающей изучение объективных структур сознания, Бурдье пытается продемонстрировать ограниченность такого подхода, вводя понятие «агента», под которым понимает не «трансцендентального субъекта познания», но человека познающего и действующего. По Бурдье, формирование социального агента как истинно практического оператора конструирования объектов неотделимо от процесса конституирования понятия габитуса или социальности как системы приобретенных схем, функционирующих на практике. Фактически Бурдье выходит на проблему интериоризации жизненного опыта, которая, зачастую оставаясь неосознаваемой, приводит к формированию готовности и склонности агента реагировать, говорить, ощущать, думать определенным способом. Именно по этой причине исследовательский интерес Бурдье направлен на проблему рационализации исторического познания, непосредственно связанной с выяснением научного статуса обществознания (возможности его объективности). Обосновывая возможности достижения объективности в социальных науках, Бурдье выдвинул идею «двойной объективации», или «двойной историзации», которая предполагает осознание исследователем (социологом, историком) как своей собственной историчности (принадлежности к традиции, школе, культуре, социальному слою), так и историчности объекта исследования, заданного, по терминологии Бурдье, в определенном «поле производства». Такой методологический подход предполагает не только описательные процедуры, характерные для большинства современных социокультурных и исторических исследований, но и осуществление рефлексии, направленной на выяснение онтологического и социального статуса социологии в современном обществе. Методологические идеи Бурдье способствовали формированию отдельного социологического течения, названного в его честь «школой Бурдье».

Т.Г. Щедрина

Фрагменты текстов приводятся по кн.:

1. Бурдье П. За рационалистический историзм // СоциоЛогос —97. С. 9-29.

2. Бурдье П. Начала. М., 1994.

<...> с тех пор, как существуют социальные науки, они уже не раз становились предметом методологического сомнения, а некоторые философы даже сделались глашатаями их априорной ненаучности в силу аргумента, <...> согласно которому ученый, погруженный в изучаемую им реальность принципиально не может иметь «объективного» воззрения на свой предмет. <...>

Действительно, социолог находится в обществе, а историк — в истории. И что же, социология и история обречены тем самым навечно оставаться у порога науки? <...> (1, с. 9.)

Существует некое предрасположение подвергать сомнению абсолютизм разума (мужского, белого, цивилизованного, буржуазного и т.п.), т.е. культивировать здоровый релятивизм; однако если такая установка поверхностна, она может легко распространиться и упрочиться в определенных социальных кругах <...> и привести к бесполезному, символическому ниспровержению, слегка фальшивому, а иногда и опасному, нигилистическому. Отсюда — соблазн подвергать радикальному сомнению научность вообще и, в особенности, научность социальных наук <...> (1, с. 12).

По сути дела, мы создали искусственную несовместимость историзма и рационализма. Ведь существует историцистская критика, являющаяся составной частью социальных наук, и ее нужно доводить до конца: она лежит в основании социальных наук, что можно видеть у Ф. де Соссюра, когда он произвольно выбирает [в качестве основания] лингвистический «знак», или у М. Мосса, произвольно берущего в этом же качестве «социальный факт». Они отбрасывают любую идею об онтологическом обосновании и не призывают неких философов, чтобы подвергнуть пересмотру этот вопрос. Можно сказать, что пересмотр вопроса об основаниях и есть само основание исторических наук. <...> (1,с. 12)

Важно, я считаю, сделать эксплицитными методологические основания социальных наук. Великие основоположники — К. Маркс и М. Вебер, или Э. Дюркгейм, или М. Мосс и пр., — не ждали философов, чтобы узнать, что они подразумевали, когда говорили о произвольности социального факта или лингвистического знака. Таков «Курс общей лингвистики» — одна из важных философских книг, которые одно время философы ввели в свою программу, когда несколько лет назад находились под влиянием структурализма, но тут же поспешили забыть об этом. Точно так же дожидались дня, когда М. Мосс войдет в программу экзамена по философии, не говоря уже о Дюркгейме. Что же касается М. Вебера, то о нем вспоминают лишь потому, что М. Мерло-Понти написал небольшую главу (не содержащую, впрочем, ничего экстраординарного) по «Протестантской этике и духу капитализма», заслуживающую, чтобы ее почитал философ.

Короче, в первую очередь, нужно решительно довести «историзм» до крайности, до предела. Нужно создать историю этого слова, которое в ответе за все грехи, включая в нее и марксистов (Н. Пулантзас, Л. Альтюссер обличали историзм).

Историзм — это «оскорбление философского величества». Я попрошу вас прочитать два-три текста Б. Паскаля, совершенно исключительные, написанные им против Р. Декарта, т.е. против универсализирующего теоретизирования и тому подобного. Потом задуматься, как можно избежать релятивизма, зная, что историзм и радикальное сомнение, которому он подвергает любую претензию на рациональное познание доведены до крайности. И тогда поставить вопрос, каким образом социальные науки, наиболее подверженные опасности (поскольку после того, как все другие науки прошли через процедуру «историзации», социальные стали особенно уязвимы для «эффекта бумеранга» — опасности, что с ними сделают то же, что они сделали с другими науками), могут разделять позиции радикального историзма, не разрушая себя в качестве науки, не уничтожая собственные амбиции и научные претензии? (1, с. 13-14)