Виталий Кандалинцев - Посмотри и вернись

Свежий морской ветер незримой волной шел по городу. Он шумел листвой деревьев, менял цвет травы в парке и заставлял горожан инстинктивно придерживать шляпы. На площади близ приморского бульвара было особенно ветрено. Невысокий мужчина среднего возраста кутался в черный плащ и щурясь смотрел на море. Казалось, что его ничего не интересует, кроме ослепительной дорожки солнечных бликов, бегущих к нему по воде.

Но это было не так. Его чуткий слух ловил крики чаек и стук каблуков идущих по площади женщин, а обостренное чутье говорило ему, с каким настроением и с какими мыслями проходят мимо него жители города. Он принадлежал к той категории людей, которых многие знают, но про которых почти ничего не известно.

Его имя не мог сразу припомнить почти никто, потому что все называли его Проповедником. Он часто появлялся на городской площади, где извлекал из внутреннего кармана своего плаща книгу и, обратившись лицом к храму, что стоял на другом конце площади, подолгу читал ее. Книга всегда была одна и та же, на ее обложке легко можно было увидеть тисненную золотом надпись: «Святое Евангелие». Если неподалеку останавливались горожане, Проповедник их почтительно приветствовал. Затем без вступлений произносил краткую речь:

– Господь говорит, что блаженны нищие духом, – слышали прохожие, – потому что им открыт путь в Царство Небесное. Знаете ли вы этот путь и не уклонились ли с него?

– Что же это за путь? – спрашивали иные с любопытством. – Скажи, зачем он нам нужен?

– Это путь домой. К Богу, – следовал ответ. – Нужен же он вам для того, чтобы навсегда стать теми, кем вы были изначально.

– Как называется этот путь и где его найти?

– Имя этому пути – Иисус Христос, найдете же Его в вашем сердце. Ибо Он стоит у дверей вашего сердца и стучит, и кто откроет Ему, с тем Он пребудет.

– Мы не слышим, как Он стучит, – упорствовали некоторые. – И Царства, про которое ты говоришь, нет.

– Царство есть. Чего нет, так это вашей веры в Господа. Ибо силен Господь и исправить ваш путь, и сохранить вас для Царства Небесного.

После этих или подобных слов вспыхивал спор. Горожане пытались разубедить Проповедника, жалели его, говорили, что он несчастен, и звали его вернуться к их жизни. Такой простой и понятной: живи ради денег и веселья, ибо жизнь загорается как искра на ветру и гаснет в свое время. Посему и нет у нее другого смысла, как просто прожить ее. Знать, что будет дальше и будет ли, конечно, хочется. Только Проповедник говорит непонятно, все о грехах и необходимости покаяния, все об искуплении и вере. «Неужто мы такие плохие, что нам нужно каяться да каяться? – думали слушатели. – И нет ли для нас более значительного пути в Вечность, если эта самая Вечность существует?»

Но Проповедник был непоколебим, и потому пытавшиеся разубедить его отходили с раздражением. Впрочем, не все. Были люди, которые задумывались и, словно что-то вспомнив, нерешительно направлялись к храму. Заходили в храм, зажигали и ставили свечи, молча постояв, уходили. Увидев направлявшихся к храму, Проповедник светлел лицом и молился за них.

Бывали также дни, когда к Проповеднику не подходил никто. Тогда после чтения Евангелия он поворачивался к морю и долго смотрел на волны, казалось, забыв обо всем. Сегодня и был такой день. Созерцая игру солнечного света в морской воде, Проповедник уже готовился уйти с площади.

– Все проповедуешь… – раздался за его спиной мужской голос, таивший какую-то неопределенную усмешку. – Да только никто не идет за тобой.

Проповедник обернулся. Перед ним стоял полный мужчина в сером пальто, лет сорока. Он смотрел оценивающе и поглаживал свой гладко выбритый подбородок.

– Меня зовут Оскар Блом, – представился подошедший.

Проповедник кивнул в знак приветствия.

– Ну так что же? – спросил Блом.

– Пойдут не за мной, а за Богом, – спокойно ответил Проповедник. – Каждый в свое время.

– Но ведь привести их к Богу пытаешься ты – а тебя не слушают. И я знаю, что ты думаешь. В душе ты считаешь здешних людей недостаточно смышлеными и не сознающими своей греховности. Поэтому им, как ты полагаешь, присуща ограниченность, которая вызывает их временную неспособность верить в Бога. Ты надеешься постоянной проповедью и молитвой добиться от людей покаяния.

– Да, это так. Я действительно надеюсь помочь людям покаяться и обрести веру.

– Но ты ошибаешься, если считаешь этих людей недостаточно умными. Им хорошо известны твой образ мыслей и учение, которое ты проповедуешь. Бесспорно, в этом учении много хорошего. «Возлюби ближнего», например. Да вот только язык у этого учения какой-то детский. Все притчи да притчи: там про пастуха, здесь про рыбака… И терминология совсем далека от современности. «Царство Небесное» – разве это о чем-то говорит? Иное дело, если сказать по-научному: пространство пяти измерений, дополняющее земной мир. И серьезно, и интерес пробуждает в слушателях.

Блом умолк и выжидательно посмотрел на своего собеседника. Произнесенные им слова были явно вступлением к какой-то важной для него теме. Обозначать эту тему Оскар не спешил. Он считал Проповедника неплохим и даже умным малым. Но… увязшим в церковной риторике. Хотя Оскар не был откровенным противником христианства, он снисходительно считал его концепцию ограниченной и исторически преходящей формой духовного знания.

«Создавать учения – удел посвященных, – нередко думал он. – Посвященные же всегда думают иначе, чем толпа. Им ведомы механизмы человеческих судеб, знание того, как все есть на самом деле. Не каждый способен понять логику реальности, и не каждый имеет мужество принять эту логику в качестве руководства к действию. Главный принцип прост: посвященный знает, что реальность создает он сам. И чем больше людей поверят в эту реальность, тем сильнее она будет присутствовать в их жизни. И, стало быть, восприниматься людьми как опытно познаваемая реальность».

Блом частенько прилагал этот ход мысли к христианству и делал следующие выводы. Духовная сила, которая поддерживает верующих, не идет от «Бога» или с «Небес». Она создается самими верующими посредством сфокусированности их сознания на определенном образе. Чем больше людей втянуты в такое духовное сосредоточение на некоем образе, тем в большей степени этот образ становится «эгрегором». То есть сгустком психической энергии, который существует относительно самостоятельно и может откликаться на обращение к нему.

Если это так, то мир имеет магическую природу, в которой нет какой-то заранее предопределенной истины. А есть лишь идеологии, мифы или легенды, стремящиеся стать самым мощным эгрегором путем подчинения своему влиянию больших масс людей. Из этого следует вывод, что самый мощный эгрегор и получает право именоваться Истиной. Другим словами, истина – это всего лишь корона, которую надевает самый преуспевший миф. Корона, конечно, одна. Но увенчать она может миф любого содержания.