Марина Журинская - Мишка. О любви к Божьему созданию

Когда мы первый и последний раз при нем отправились куда-то вдвоем дня на три и оставили с ним жить горячо любимую им Н. А., он не только всячески ее терзал и изводил, но и сделал попытку выбраться в окно (высокий шестой этаж!), а так как внешняя форточка была затянута сеткой, то он провалился между рамами. Бедная Н. А.! Рамы довольно ветхие, на улице зима, они заклеены, здоровущий кот бьется между ними. Нужно было снять множество цветочных горшков, расклеить раму, открыть окно – и при этом все время бояться, что он отпрянет и разобьет внешнее стекло. Ей удалось благополучно разрешить ситуацию благодаря непрестанной молитве.

К сожалению, Мишка лишил нас возможности вместе бывать на ночных богослужениях, потому что ночью он не хотел оставаться один. При первой попытке (на Рождество) мы, вернувшись, обнаружили, что моя шуба раскинута на полу в прихожей (вешалка цела – как он умудрился ее сдернуть?), вокруг в художественном беспорядке валяются клочки от шубы, а посреди всего этого безобразия сидит кот и смотрит угрюмо.

Отсутствие одного из нас было более выносимо, но с трудом и с нюансами. При моих отъездах (редких и кратких) Мишка явно подозревал Я. Г. в мрачном злодействе и старался за меня отомстить, как мог. При более частых отсутствиях же самого Я. Г. кот меня очень жалел, как бы говоря: «Бросили нас с тобой, бедняжечек, как жить-то будем?» Когда Мишке было два года, Я. Г. уехал преподавать в Швецию на целый семестр. И все эти три почти месяца, когда я вечером подходила к двери, чтобы запереть ее на ночь на два оборота ключа и на цепочку, кот начинал страшно суетиться, пролезал между мной и дверью и, умильно задрав мордочку, пытался меня оттеснить, и ясно было, что это означает «а может, еще подождем? может, придет все-таки?». В это же время он приобрел привычку спать у меня на груди, оставшуюся на всю жизнь, при этом позволял себя обнимать (говорят, что коты этого не терпят, а это не так, и неправда к тому же, что они не позволяют брать себя за лапы – сам протягивал, как бы для дружеского руко(лапо)пожатия).

Однако попробуем по порядку. Первая московская зима прошла во взаимном привыкании и в тщетных попытках обуздать буйство переходного возраста (у котят это 6-9 месяцев). Большая Утренняя Военная Игра и Большая Вечерняя Военная Игра стоили Я. Г. много крови: уж если юный боец вцеплялся в руку, например, около кисти, то вел свой стальной коготь (мы их звали рыболовными крючками) до локтя. При этом издавал воинственные крики. Вопил и Я. Г. от нешуточной боли. Ведь это как делается: зубами кот вцепляется в кисть и терзает ее, передние лапы гуляют по руке, а задние наносят серию быстрых и сильных ударов. Меня кот больше щадил, точнее, я быстрее убегала с поля боя. Но если он принимал на диване боевую позу (приник к поверхности, уши прижаты, глаза раскосые, хвост выбивает дробь), а мы подходили вдвоем, то он с укоризной во взоре удирал: двое на одного – нечестно.

Бывало и простое буянство, с метанием туда и сюда, вверх и вниз, с громким топотом и воплями. Особенно часто такое происходило на закате, с наступлением темноты. Проходило, если мы, не в силах уже выносить это безобразие, чуть смачивали ему макушку святой водой. Видимо, котенок еще не знал, что ночь – это его время, время охоты и приключений, и боялся ее, как всякое маленькое существо.

Мишкиным страхам мы нашли словесное выражение, уяснив себе, что он считает, что существует некий Большой и Страшный, который может прийти, и тогда… Однажды этот Большой и Страшный едва не реализовался, и было это так. Один наш знакомый, человек действительно громадного роста, сказал, что на следующий день будет недалеко от нас и зайдет. Мы объяснили, что нас не будет дома. Он сказал, что на всякий случай все-таки зайдет. Мы сказали, что всякий случай исключается, потому что дома нас таки не будет, и на сем расстались. В означенный день возвращаемся домой – кота нет как нет. Паника, в разгар которой он вываливается из гардероба страшно встрепанный и вообще не в себе. Обласкали, утешили. В дальнейшем выяснилось, что «гость» все-таки на всякий случай заходил и на всякий же случай звонил в дверь 40 минут. Можно было реконструировать запредельный ужас кота, который забился в шкаф, как забиваются в потаенный уголок квартиры дети, если пожар или кто-то ломится, в иррациональных поисках укрытия и спасения [6] К счастью, бывают исключения, и я с наслаждением прочла как-то про мальчика, который, когда в квартиру ломились бандиты, взял за пазуху кота и через балкон перебрался к соседям, а те уже вызвали милицию. . Кстати, я вспомнила, что в детстве очень любила сидеть в шкафу именно как в таинственном укрытии, неподвластном законам мира сего.

С тех пор шкаф стал для Мишки каким-то взыскуемым градом; правда, его сидение там мы не поощряли и регулярно его изгоняли – вплоть до особого случая, о котором речь еще пойдет.

По маме-кошке он в детстве немного скучал, и выражалось это в том, что изредка он обнимал меня лапкой за шею, а другой лапкой гладил по щеке. Это у кошек знак любви и уважения к старшему, и обычно котята ласкаются таким образом к маме. И совершенно комичные некотовские позы принимал, укладываясь спать: ложился на бочок, подкладывал обе передние лапки под щеку и подтягивал к животу задние. Постепенно мы сообразили, что это он старательно копирует меня. А со временем это прошло, и кот спокойно спал по-котовски, меняя во время сна одну экзотическую позу на другую: клубочек, потом этот клубочек как-то выворачивается (мы это назвали рокайль в честь раковины, излюбленного элемента орнаментов стиля рококо), потом кот изгибается дугой, перемешав все лапы таким образом, что иначе как букет из лап это и не назвать. Похолодание предсказывает, закрывая нос хвостом. Летом, при хорошей погоде – самые великолепные позы сна: либо на боку, растянувшись во всю длину, передние лапы вперед, задние назад, хвост роскошно откинут под прямым углом к туловищу; либо на спинке, лихо отбросив голову набок и слегка задрав все лапы.

Месяца через два после водворения у нас Мишки его пришел навестить прежний хозяин. Мишка к нему подошел и дал себя приласкать, но особого волнения не выразил и при первой возможности умотал по своим делам в другой конец квартиры.

Игрушек не любил; мог погоняться за пробкой или катушкой, но ударял слишком сильно, и они быстро уходили «в аут», забиваясь в какую-нибудь щель. Посмотрев с досадой, терял всякий интерес. Зато играл в каратиста: садился перед книжным шкафом, задирал голову, сосредотачивался и с совершенно каратистским криком взлетал на самый верх. Дальнейшие упражнения мы пресекали, потому что он явно нацеливался на хрустальную люстру со множеством подвесок, а из прыжка его на люстру ничего хорошего произойти не могло, нам даже и пробовать не хотелось.