Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

– Реальны, но в какой степени – каждый решает сам. Можно считать этот рисунок, – брат Пон потыкал прутиком в середину круга, – картой человеческой психики, и не более. Можно полагать, что где-то и вправду есть адские вместилища, где мучаются грешники, и небеса, на которых обитают пребывающие в блаженном состоянии боги… Какая разница?

– Ну как? Хотелось бы знать, как все обстоит на самом деле.

– И так, и так, обе версии истинны.

– То есть я, – я указал по очереди на все сектора, – был и зверем, и асуром, и духом?

– В общем так, если убрать слово «я».

– Но есть же предыдущие жизни, которые повлияли на нынешнее воплощение? – продолжал я.

– Конечно.

– А можно узнать, где и когда я жил? – любопытство, одолевшее меня в этот момент, оказалось сильнее даже того страха, что грыз мои внутренности со вчерашнего дня. – Пожалуйста!

– Тебе мало одного чуда? – спросил брат Пон с лучезарной улыбкой.

Это было хуже, чем удар под дых, – я вздрогнул и поежился, ощутил на затылке холодное дуновение, и если бы на голове у меня оставались волосы, они наверняка встали бы дыбом.

– Тогда забудь, – монах погрозил мне прутиком. – Вспомни, о чем мы говорили… Шесть миров, но для того чтобы развить полное осознание и вырваться за пределы круга Сансары, годится только один. И угадай какой.

– Человеческий.

– Совершенно верно. Богам и полубогам слишком хорошо, чтобы менять себя. Животные практически лишены разума, духи одержимы неутолимыми страстями, грешникам чересчур плохо. И что у нас в результате выходит… – он стер большую часть круга, оставив единственный сектор. – Какова вероятность, что один из нас попадет сюда?

– Одна шестая.

– Даже меньше. Из ада не выберешься быстро, боги живут миллионы лет, и все зря. Тут же у тебя есть каких-то семьдесят-восемьдесят лет на то, чтобы обрести свободу, и если не успеешь, то придет то, что ты видел вчера, и скажет «ам».

– Но к чему страшиться гибели, если будет новое рождение человеком?

– А кто тебе сказал, что будет? Ты уверен? И если будет, то когда? Через век? Спустя миллион лет или целую кальпу? Какую карму ты накопишь за это время? Возможно, ты воплотишься в таких условиях, что не позволят тебе даже задуматься об осознании! Поэтому то, что ты в теле человека, надо воспринимать как подарок, и не тратить этот краткий отрезок времени на мимолетные удовольствия, погоню за богатством или нытье. Никто не знает, когда смерть ухватит тебя за глотку, и поэтому действуй так, словно у тебя совсем не осталось времени! Не бойся, но живи и осознавай! Продвигайся, развивайся, не забывай о том, что именно расположилось у тебя за плечами, но и не давай мысли об этом овладеть тобой, прорасти семенем ядовитых эмоций.

Я нахмурился, пытаясь осмыслить концепцию: помнить, что кончина неизбежна, что она рядом, но воспринимать этот факт не как источник страха и неуверенности, а как стимул.

– Как говорил один из просветленных, – сказал брат Пон после короткой паузы, – монах, что вкушает пищу так, словно надеется дожить до конца трапезы, – ленив и празден. Тот же монах, что делает каждый глоток так, словно в нем содержится смертельный яд, внимателен и радостен.

– Но если моя душа… – начал я, намереваясь упомянуть о том, что опыт этого воплощения никуда не денется, что если я трудился над своим развитием в этой жизни, то это должно сказаться и в следующей.

– Нет никакой «души», – прервал меня брат Пон.

– Но что же тогда переходит из жизни в жизнь?

– Вот тут ты меня поймал, – монах рассмеялся и стер с земли остатки рисунка. – Объяснять это тебе сегодня я не собираюсь, поскольку рано еще, все равно не поймешь. Осознай для начала то, что я сказал тебе только что…

Страх рассеялся без остатка уже к вечеру, и спал я, в отличие от предыдущей ночи, спокойно, без кошмаров.

А утром брат Пон сказал мне, что нужно сходить в деревню.

– Пойдешь на этот раз один, – сказал он. – Надо зайти в магазин, забрать кое-что.

– Но я не говорю по-тайски!

– Продавец видел тебя со мной. Так что тебе нужно будет только поздороваться. Остальное сделает он сам.

Мне выдали объемистую холщовую сумку из тех, что монахи носят, собирая подношения, и я отправился в путь. Мостик, изготовленный мной же, хоть и захрустел, но не сломался, то ли потому, что на него пошли два бревнышка, то ли из-за того, что за проведенное в храме время я похудел.

Рис с овощами два раза в день – неплохой вариант, чтобы сбросить вес.

Шагая через джунгли, я практиковал внимание дыхания, и получалось у меня на редкость хорошо. Посторонние мысли если и возникали, то приятные, о том, например, что гастрит, которым я мучился последний год и обострившийся пару месяцев назад, куда-то исчез, испугавшись, похоже, монашеской диеты.

Мозоли, потертости, солнечные ожоги, все то, что досаждало в первые дни в Тхам Пу, – все это заживало. И даже одежда становилась привычной, словно ходил подобным образом не первый год; большую часть времени я вообще не вспоминал, что именно на мне надето.

Лес остался позади, показались деревенские дома.

И в этот момент ушей моих достигло рычание, полное искренней, неподдельной злобы. Черный лохматый кобель, тот, что в прошлый наш визит в деревню едва не лизал руку брату Пону, выбежал из зарослей и встал на дороге.

Зубы его были оскалены, клыки выглядели огромными, точно у тигра.

– Тихо-тихо… Ты чего? – забормотал я, замедляя шаг и пытаясь задавить колыхнувшийся внутри страх.

Но вслед за вожаком объявились другие собаки, настроенные столь же «дружелюбно». Самая мелкая загавкала, наскакивая на меня и тут же отпрыгивая, и я вынужден был остановиться.

Нельзя показывать, что боишься, и вообще лучше не бояться.

Сказать легко, а вот сделать, когда оказался один на один с такой вот сворой…

– Тихо, – повторил я. – Мне нужно пройти в деревню. Я вам не помешаю.

Но человеческий голос, пусть даже спокойный, тайские собаки слушать не пожелали. Вожак зарычал вновь, в глазах его блеснула злоба, и я инстинктивно вздрогнул, отступил на шаг.

Тут на меня прыгнули сразу две псины, причем с разных сторон.

Первая мигом отпрянула, зато вторая ухватила зубами край монашеского одеяния. Дернула так, что ткань затрещала, и отскочила, стоило мне замахнуться.

– Прочь! – заорал я, оглядываясь в поисках крепкой палки.

Если треснуть одну собаку по хребтине, то другие разбегутся.

Но ничего подходящего рядом не нашлось, а свора продолжала наседать, вытесняя меня обратно в лес. Вожак медленно наступал и время от времени порыкивал, словно подбадривая своих «бойцов».