Олег Гор - Просветленные не ходят на работу

Так что уже через пару дней брат Пон рассказал мне про четвертый и последний этап смрити, и сделал он это, потащив меня на длинную изнурительную прогулку по лесу.

– Это желания, – сказал он. – Вы, западные люди, к ним очень-очень привязаны. Виноваты в этом помимо прочего и всякие разные психологи, которые сделали из них настоящий культ. Развенчать его будет нелегко, но тебе придется это сделать, если хочешь чего-то добиться на нашем пути.

– Но у меня нет желаний! – пылко возразил я.

Мне и в самом деле казалось, что за время жизни в Тхам Пу я избавился от того, что можно назвать этим словом.

– Ты серьезно в это веришь? – брат Пон глянул на меня с сомнением.

– А как же!

Он хмыкнул, после чего осторожно, очень аккуратно взял меня за запястье.

О господи, как же я хочу, чтобы мы поскорее закончили бродить по джунглям и вернулись к вату, в тень и покой… Да, неплохо бы закончить статуэтку Вайрочаны до сегодняшнего вечера, а то вожусь с ней неделю…

Помимо этих двух главных желаний я осознал еще с десяток поменьше и понял, что они тут, никуда не делись, только не кричат громко в уши, требуя внимания, а мягко шепчут.

– Теперь что скажешь? – поинтересовался брат Пон, убрав руку.

Я покаянно опустил голову.

– Главная проблема с желаниями – их трудно осознать, а осознав, тяжело относиться к ним без оценки, – продолжил монах. – Не осуждать или хвалить себя за них. Захотел я стакан рома и толстую женщину – это плохо, возжаждал посетить храм и посмотреть на лик Будды – это хорошо.

– А разве это не так?

– Нет, конечно. И то и другое порождает привязанность, лишает свободы. Понимаешь? Конечно, созерцание Просветленного породит не такие кармические последствия, как пьяная оргия, но с точки зрения стоящего за ними желания это не имеет особого значения.

– То есть ощущения я делю на приятные, неприятные и нейтральные, а желания просто осознаю?

– Именно так. Первые мы склонны вообще не замечать, а вторые если замечаем, то тут же встраи ваем их в некую систему моральных принципов, а от нее уже и пляшем. Укрепляем образ личности с помощью либо самоосуждения, либо самовосхваления, хотя одно ничуть не лучше другого.

Это я понять мог, исходя хотя бы из того, что брат Пон говорил мне ранее.

Но, как я уже не раз убеждался за время моего пребывания в Тхам Пу, понять некий принцип и воплотить в жизнь это понимание – две абсолютно разные вещи. Попытка отслеживать желания закончилась поначалу ничем, я не смог зацепиться за их поток так же, как сделал это с ощущениями или эмоциями.

Ну а кроме того, предыдущие этапы осознавания никуда не делись, я выполнял их все одновременно.

Это оказалось настолько тяжело, что меня начал мучить голос Пустоты, не дававший о себе знать уже много дней. Вновь забубнил в ушах надоедливый шепот, запылали перед глазами, складываясь в созвездия, узоры из драгоценных камней, похожих на уголья.

Брат Пон, когда я рассказал ему об этом, минутку подумал, а потом сказал:

– Придется тебе подышать дымом.

И не успел я спросить, что это значит, как он велел мне взять топор и отправляться за хворостом.

Из того, что я натаскал из джунглей, сложили четыре поленницы, между которыми осталась площадка около двух метров в диаметре.

– Забирайся внутрь, садись и закрой глаза, – велел брат Пон, в то время как один из молодых монахов поливал дрова сладко пахнувшей прозрачной жидкостью.

– И вы это подожжете? – спросил я, с опаской глядя на спички в руках наставника.

– Само собой, – подтвердил он.

– Так я же сгорю! Или задохнусь!

– Не думаю, – брат Пон мягко похлопал меня по спине. – Другого выхода нет. Хочешь голос Пустоты слушать?

Я почесал в затылке и решил, что нет, не хочу.

– Дыши равномерно и осознавай, что происходит с тобой, – продолжал инструктировать меня монах уже после того, как я уселся наземь.

Чиркнула спичка, раздался треск горящих ветвей, но я постарался не обращать на звуки внимания. Потянуло дымом, а уже в следующее мгновение этот дым заполнил грудь целиком, и возникло ощущение, будто меня дерут когтями изнутри.

Кашель едва не вывернул мои легкие наизнанку.

– А ну прекрати! – рявкнул брат Пон так, что его голос перекрыл гул пламени. – Дыши! Дыши!

Я хотел сказать, что это не я, что оно само, но меня скрутил новый приступ кашля. Монахи тем временем подожгли остальные поленницы, и пламя вздыбилось со всех четырех сторон.

Жар поднялся такой, что я ощутил себя внутри громадной печи.

– Дыши, иначе сгоришь! – закричал брат Пон.

Я попытался выполнить его приказ, но тело не слушалось, меня били корчи, спазмы крутили живот, голова болела, глаза жгло, и казалось, что одежда моя начала тлеть, а кожа – обугливаться.

Я попытался глотнуть воздуха, затем подумал, что я сейчас сдохну, что надо бежать отсюда…

И провалился в темноту.

Очнувшись, я понял, что лежу там же, где сидел, что огонь потушен, но монахи вовсе не спешат мне на помощь. Обхватив руками голову, пульсировавшую как осиное гнездо, внутри которого бесчинствуют разозленные насекомые, я медленно сел.

– Выходить из круга нельзя, – сказал брат Пон, глядя на меня без жалости. – Помогать тебе мы не имеем права, даже воды принести не можем. Ритуал же надо довести до конца. Если прервать его сейчас, то все пойдет насмарку, все твои усилия.

– Но я же погибну тут, – выдавил я, морщась от звуков собственного голоса. – Задохнусь!

– Нет. Дыши так, как может дышать пустота, и дым не сможет повредить тебе. Стань бестелесным, и пламя не обожжет то, чего нет.

Голова вроде бы болела чуть меньше, но все равно при одной мысли о повторении пытки меня начинало мутить.

– Но зачем это? – спросил я. – Неужели нельзя обойтись…

– Можно, – перебил меня брат Пон. – Но не тебе и не сейчас. Ситуация такая. Какие-то вещи застряли в тебе настолько, что их не рассеять просто так, осознаванием, нужно сопроводить его определенными телесными стимулами, не самыми обычными и даже болезненными. Я надеялся, что обойдемся без этого, но, видимо, нет, не обойдемся. Решай. Либо ты выходишь из круга, я перестаю быть твоим наставником, и ты уезжаешь завтра же.

– Я остаюсь, – пробурчал я.

– Отлично, – и он сделал знак помощникам.

Второй раз оказался ничуть не лучше первого, дым вновь полез мне в глотку с такой силой, будто его затягивало туда пылесосом, губы и язык пересохли, из глаз потекли слезы. Сначала я попытался бороться с неприятными ощущениями, но добился лишь нового приступа кашля, от которого едва опять не потерял сознание.

Но в следующий момент я сам не понял как, но расслабился, и когда вдохнул в этом состоянии, то осознал, что хватаю ртом прохладный воздух, непонятно откуда взявшийся посреди дымных струй.