Наталья Степанова - Заговоры сибирской целительницы. Выпуск 09

В школе я училась очень хорошо. Мне все было интересно, но с каждым годом я выглядела все хуже: нескладная, худая, с темными, жесткими волосами и некрасивым лицом…

После десятого класса сельсовет помог мне уехать в город, где я поступила в институт.

Все было хорошо до тех пор, пока я не полюбила. Зачем, спрашивается, такой уродине, как я, любовь, но все-таки полюбила. Для него я была просто сокурсница, а он для меня – целым миром. На вечера и танцы я не ходила, все равно никто не приглашал. Что бы я ни надела, какую бы ни сделала прическу, все равно выглядела как баба-яга. Но каждый день, когда я видела Андрея, становился для меня праздником.

В институте нас посылали, как тогда говорили, на картошку. С детства привыкшая к крестьянскому труду, я ловко справлялась со всеми заданиями. Мне казалось, что Андрей видит, как ловко я управляюсь с работой, и ему это нравится. В такие минуты я была счастлива. Еще бы! Природа кругом дивная: поле, лес… Ион, Андрей, совсем рядом, и я могла смотреть на него вволю.

В тот день я была дежурной и накрывала на стол к обеду. Из деревни нам привозили молоко, яйца и хлеб. А вечером в школе, где мы ночевали, нам давали горячий обед. Расставив тарелки, я стала звать ребят к столу, но Андрея нигде не было видно. Не было и Галины… Не знаю зачем, но я пошла их искать. Предлог был простой – обед стынет. На самом же деле во мне взыграла ревность. И я увидела то, чего так боялась: они стояли на улице и самозабвенно целовались. С трудом сдерживая себя, я громко сказала:

– Идите ешьте.

Галина захохотала.

– Я любовью сыта, правда, Андрюшенька?

Я повернулась и быстро пошла прочь, но успела услышать, как моя соперница с брезгливостью сказала:

– Ну и уродина! На нее поглядишь – тут же аппетит пропадет.

Какой уж тут обед! Я и думать не могла ни о чем другом, только о словах Галины, которая посмела оскорбить меня при Андрее. В тот момент я ненавидела Галину за ее красоту и счастье, ненавидела себя, за то что родилась убогой уродиной, ненавидела весь мир, который был так жесток ко мне. Мне хотелось умереть. «Кому нужна такая жизнь!» – думала я, рыдая как безумная. Я не боялась смерти. Если бы в этот момент мимо проходил поезд, я бы, не задумываясь, бросилась под него. Если бы был яд, я бы выпила его с радостью. Но даже в этой милости жизнь мне отказывала.

Не желая никого видеть, я убежала в лес. Помню, долго бежала без остановки, поскальзываясь на сырой траве, а по лицу меня беспощадно хлестали тонкие и острые ветки. В чувство меня привел холодный дождь. Оглядевшись вокруг, я поняла, что заблудилась. Впрочем, мне было все равно.

Я бесцельно побрела вперед, даже не надеясь найти дорогу назад. Впрочем, мне этого и не хотелось. Когда уже совсем стемнело, я неожиданно вышла к охотничьей избушке. Открыв дверь, обнаружила в комнате старика, который сортировал и связывал пучки трав. Я сказала, что заблудилась. Дед усмехнулся и обещал утром вывести на дорогу. Чтобы не молчать, я спросила, зачем ему травы и откуда он сам. Дед ответил:

– Все мы из одного места, из единого теста, а вот ты, красавица, черта невеста.

– Почему это я его невеста? – удивилась я.

Дед ответил:

– Потому что ты, детка, тринадцатая в семье.

Я спросила его, откуда он это знает.

– Я все знаю. Знаю, что любишь и из-за этого свою душу погубишь, – ответил дед.

Мне казалось, что он и вправду видит меня насквозь, даже мысли мои читает. Но я бала комсомолкой, считала, что все разговоры о вере, чертях и колдунах – выдумки глупых старух. Не преминула я об этом сообщить деду, но он строго оборвал меня, как только я открыла рот:

– Вот такие же фомы неверующие и храмы крушили!

А я ему опять:

– Не верю ни в черта, ни в дьявола. Вы его видели? Пока не увижу, не поверю!

– Ладно, – говорит дед. – Сегодня Иван Купала, покажу тебе кое-что. Садись и молчи, пока я не велю тебе говорить.

Он достал из мешка свечки, зажег их, начал ходить вокруг стола и что-то бормотать себе под нос. Комната постепенно стала наполняться каким-то синеватым дымом. Вначале я различила неясные тени, которые беспорядочно метались в этом дыму, потом все отчетливее и отчетливее стали проступать лица… Мать, братья, сестры, я, сидящая на корточках возле Павлика… Вот я иду в школу, вот я у здания института… А это Андрей обнимает Галину… Вот я плача бегу по лесу, вот крыльцо избушки и дверь… Затем дым стал рассеиваться, и комната приняла прежний вид. Дед погасил свечу. У меня же до сих пор кружилась голова, и я плохо соображала. Дед что-то говорил, но слова его доходили до меня с трудом.

Я заплакала и сказала:

– Дедушка, пожалуйста, если можете, помогите мне! Почему я такая некрасивая? Неужели мне всю жизнь счастья не видать? Если есть душа, то я бы отдала ее за красоту. Все равно мне не жить без Андрея.

Дед посидел молча, а затем заговорил:

– Мне твоя душа не нужна, что мне с ней делать! Знаю я много тайн, могу с мертвыми говорить и живого умертвить. Могу научить, как красавицей стать. Но тебе не советую: какой родилась – такой и живи. С лица воду не пить. Если встретится хороший человек, то и такой тебя полюбит. Не в красоте счастье, дочка.

Тут я как сдурела, давай умолять деда, плакать. Он долго не соглашался, но я его все-таки уговорила.

– Иди, – говорит, – сейчас в лес. Как раз тебе в подмогу Купала будет. Ночь сегодня сильная – во всем году такая одна. Иди и всякое большое дерево обнимай. Как попадется такое толстое, что не сможешь обнять, копай под ним руками, мажь себе лицо и тело грязью и повторяй три слова. Утром выйдешь к реке – вымойся в ней и возвращайся обратно. Дорога сама тебя доведет. Но говорю тебе еще раз: подумай. Потому что договор тот трудно будет разорвать. Дорогая за него плата, а красоты всего-то на двенадцать лет.

Как я шла и обнимала деревья, помню смутно. Так же плохо помню, как мазала себя грязью: дождь в ту ночь лил как из ведра. Потом наступил рассвет. Я увидела реку, вымылась в ней, отстирала платье, а когда вышла из воды, то забыла те три слова, будто кто-то у меня их из головы забрал.

Слышали, наверное, выражение: ноги сами привели? Так и я шла к деревне, словно за руку меня вели. Попросили бы меня вернуться к дедовой избушке, вряд ли я смогла бы объяснить, как туда дойти.

С этого дня я стала меняться. Кожа посветлела, волосы становились пышными, кудрявыми, но послушными, грудь наливалась. Тонкая, мальчишеская фигурка постепенно приобретала женственные очертания. Черты лица день ото дня разглаживались, становились все более мягкими. Я сама с трудом узнавала себя.