Наталья Степанова - 7000 заговоров сибирской целительницы

Я позвонила ее дочери в Израиль и сказала, что ее мать умерла во сне, без мучений. Что мы очень друг к другу привязались и что я не могу себе найти места от переживаний.

Утром из Израиля прилетела Агния, чтобы похоронить свою мать.

Она и вправду решила, что я была последней опорой и отдушиной для ее матери. Трехкомнатную квартиру она отдала мне, оформив на меня дарственную.

Поплакав, Агния улетела назад, в Израиль.

С этого дня каждую ночь мне стала являться покойница, она мне мерещилась то в одном, то в другом углу.

Что-то невероятное произошло с моим организмом, я стала есть так много и так жадно, что вес мой рос не по дням, а по часам. Я уверена, что это на меня действует проклятие покойницы. Я погибаю, я заплываю жиром, и вот я решила снять со своей души груз. Если мне суждено умереть, то я не хочу умирать с грехом, который давит и терзает мою душу.

Из письма: «Пишет Вам совершенно отчаявшийся человек. Несколько раз я уже пыталась Вам написать, но потом рвала свое письмо.

Если бы Вы только знали, как трудно изложить то, что искалечило мою жизнь, а потом превратило в кромешный ад.

Богом прошу прочитать мое письмо и не осуждать меня за то, что произошло.

Мне двадцать три года, зовут меня Аня, так же, как звали Вашу маму (об этом я узнала из Ваших книг).

У меня есть ребенок, инвалид детства, и больше, пожалуй, уже нет ничего. Каждый мой день и час наполнен страданием, я выдохлась, и у меня абсолютно нет сил жить. Если Вы не откликнетесь, я просто уйду из этого мира, забрав с собой свою дочь, чтобы и она тоже не мучилась.

Иногда мне кажется, что это просто страшный сон и когда-нибудь я проснусь – и весь этот ужас уйдет от меня вместе с ночью.

Когда мне было шестнадцать лет, мы с отцом поехали к бабушке. Она прислала письмо, в котором умоляла папу приехать к ней проститься, так как она болела раком и врачи ей сказали, что жить ей осталось примерно месяц.

Мама с нами поехать не смогла, так как не на кого было оставить скотину.

До бабушки нам нужно было ехать на поезде три дня. Папа мой служил в нашем городе и здесь познакомился с моей мамой. После армии он к своим родителям не вернулся. И вот через много лет мы ехали к его маме, чтобы она могла перед смертью повидать своего сына.

Чтобы осуществить эту поездку, наша семья влезла в долги.

Ехали мы с отцом в купе, так как других билетов не оказалось. Впервые в жизни я поехала так далеко, и мне было радостно от ощущения чего-то нового.

Бабушку свою я не знала и не испытывала сильных переживаний по поводу ее скорой смерти. А может быть, это шло от безрассудной молодости.

Дорогой я читала журналы, пила чай с конфетами и смотрела в окно, замечая, как быстро мелькают березы.

С нами в купе ехал чеченец. Он искоса поглядывал на меня, и это меня смущало. Я старалась делать вид, что не замечаю, как он меня разглядывает.

Мой отец – любитель выпить, и с первого же часа поездки он стал пить вино, а выпив, надолго уходил в купе к проводнику: там они с ним играли в карты.

Если бы я тогда была постарше, поискушенней, что ли, я бы ни за что не осталась в купе ночью одна с посторонним мужчиной. Я не представляла, что ни с того ни с сего можно совершить то, что произошло.

Я спала, когда сосед по купе набросился на меня, спящую, и буквально всю истерзал, зажав мне при этом рот своей потной рукой. Я билась, но, конечно, ничего не могла сделать. Всю ночь он издевался надо мной, глупой и доверчивой школьницей. Вряд ли ему было меня жаль, а ведь наверняка у него тоже были или дочь, или сестра…

Мой отец заявился только утром, завалился на полку и захрапел, а я плакала и не знала, как мне поступить.

Проводник был мужчина, да и стыдно было говорить об этом чужим людям. Еще я боялась, что отец, узнав о том, что приключилось, кинется на моего обидчика: я ведь его дочь и он меня любил. Он вряд ли справился бы с этим чеченцем, и я боялась, что может произойти убийство. Стыд перед отцом не давал мне сказать о том, что произошло ночью.

Выспавшись, отец снова ушел. Я сперва думала, что он вышел в туалет, но он так и не вернулся в купе до самого утра.

Я вышла в коридор и там долго стояла, мне было страшно. Чеченец втащил меня в купе и снова насиловал. Так продолжалось три дня.

Потом мы приехали. Когда мы выходили из купе, мой проклятый обидчик помахал мне рукой и сказал:

– Эй, красавица, жалко, что уходишь, мне будет тебя не хватать!

Это было хуже всякой пощечины. Хуже тех его щипков, от которых на моем теле остались черные синяки.

Мы опоздали – бабушка уже умерла. Когда мы наконец вернулись домой в свое село, я сильно заболела. Позже я поняла, что беременна. Трудно представить, как я переживала. Я стала пить всякие таблетки, надеясь, что от этого моя беременность исчезнет.

А в итоге от всех этих таблеток у меня родился ребенок-инвалид.

С первой минуты жизни этого существа я возненавидела его, а точнее ее, свою дочь.

Еще до родов я прошла через истерики моей мамы. Все допытывались, откуда взялась эта беременность, но я так и ничего не сказала, пожалев отца, ведь он бы считал себя виноватым в моем горе, да и мама ему не дала бы житья.

Вскоре случилась новая беда – умерла моя мама. Как-то утром она пошла доить Зорьку и долго не возвращалась. Когда я вошла в сарай, она лежала на полу и рядом валялось опрокинутое ведро с молоком. Смерть наступила из-за сердечного приступа. Я знаю, что это из-за меня.

Отец после этого совсем запил. А я с грудным ребенком ничего не успевала. В результате корова околела.

Девочка была больной и все время, не переставая, плакала. Я не любила ее. Мне казалось, что это я своего обидчика держу на руках.

Однажды она во сне заулыбалась, и мне вдруг померещилось, что ее улыбка – точная копия улыбки ее проклятого отца, когда он, помахав мне на прощание рукой, сказал гадость и заулыбался.

С этого момента я желала только одного, чтобы эта девочка умерла. Я перестала ее кормить, и она кричала как резаная. Так было два дня, а потом она затихла. Я подошла и стала смотреть, дышит она или нет. И вдруг я увидела, что глаза у ребенка открыты и она смотрит прямо на меня. Может быть, я себе лишнего придумала, но в тот момент произошло что-то странное. Мне стало так жалко ее, просто до невозможности. Я поняла, что уже совсем немного отделяет мою несчастную дочь от ее смерти.

Сперва я ее трясла, потом поила, протирала, и наконец она заплакала, но так тихо, как бы обессиленно.

Не я виновата в своей беде, и она не виновата в моей беде. С этого времени во мне будто что-то изменилось, я чувствовала себя взрослой, нелюбимой, несчастной, но все же матерью, которая необходима этой беспомощной и больной девочке.