Хардин Джесси «Волк» - Энергия Матери-Земли. Возвращение к истокам природы

Что мы никогда не будем обдумывать, почему семьи отнюдь не похожи на счастливых ребят, что показывают по телевизору, что никто не настаивает на кодексе чести, как в западных романах, и что наши непосредственные окрестности, покрытые асфальтом, совсем не похожи на фермы, пустыни и горы, что призывают нас с серебряного экрана.

Помните журналы в приемных у зубного врача, когда мы были детьми? Вы помните страницу, где была картинка с чем-то неподходящим, вроде топора, свисающего с дерева, и вам предлагалось определить, что с картинкой не так? С того самого времени, как я был ребенком ясельного возраста, для меня это так ощущается. Это как постучать по камням и обнаружить, что они пустые, обнаружить следы и швы от отливочной формы на местных деревьях при ближайшем рассмотрении. Как будто мы все живем в большом парке развлечений... и нам нужно заплатить, чтобы выйти из него.

Когда в возрасте 14 лет я начал убегать из школы, я обнаружил, что приступы голода вызывают гораздо больше возбуждения, чем ежедневные порции безвкусных замороженных обедов, и мне нравилось теряться гораздо больше, чем всегда думать, что я знаю, куда иду. Безопасность была вызывающей онемение смирительной рубашкой, так что я приветствовал риск. Я говорил боли «добро пожаловать!», потому что я не мог больше переваривать отрицание.

ДД: Вы говорите об эмоциональной боли? О физической?

ДХВ: И той и другой. Боль от чувства изолированности и непонимания. От сочувствия — бормочущим побирушкам на улицах, выходцам из Латинской Америки, арестованным полицией, маленьким детям, которых ни у кого не находится времени послушать. Сочувствия вырубаемым на корню лесам, изгнанной с места обитания дикой природе и любым семенам, оставленным плакать под четырьмя дюймами мостовой. Даже драка или падение с мотоцикла несли определенную освежающую честность, потому что были неоспоримым и острым свидетельством того, что я жив. Я избегал парадигмы комфорта, притворства и отрицания, чтобы узнать что угодно новое.

ДД: В какой момент этот процесс культивирования боли перевернулся? Когда вы стали пожинать плоды присутствия?

ДХВ: Немедленно. Ясно, что чем более мы готовы чувствовать свою боль — и агонию других людей, других существ, — тем более сильна наша способность к блаженству, соединению и любви. Глаза, что с охотой смотрят в лица страдающих, скорее заметят ценность улыбки, меняющиеся формы пробегающих по небу облаков или поэзию падающего листа. Уши, что находят сирены невыносимыми, могут лучше оценить шепот реки и тихое скрипение бабушкиного кресла-качалки. Сердце, которое действительно знает смысл блаженства, сделало таким чувствительным отчаяние.

ДД: Давайте поговорим о земле (Святилище Сладкого Целительства).

ДХВ: В тот момент, как я увидел ее, я почувствовал себя безнадежно влюбленным. Я продал двигатель из школьного автобуса, в котором жил, чтобы раздобыть задаток для кредита, не имея никакого представления, где я найду остаток для погашения той суммы, что мне предложили. В некоторых исторических хрониках рассказывается, что вожди викингов, обнаруживая численное превосходство противника, отдавали приказ стрельбы по парусам, зная, что люди будут драться отчаяннее, если увидят, что обратного пути нет. Продав двигатель, я сжег свои мосты и перерубил мачты, и дал клятву купить, защищать это особое место и быть на нем священнослужителем. Отступать было некуда.

ДД: Как вы узнали, что именно в этом месте вам нужно быть?

ДХВ: При нахождении дома, как и при нахождении своей судьбы, нужно руководствоваться своей интуицией и инстинктом. А затем учиться доверять им и следовать за ними. Нельзя выбрать дом, сопоставляя факты и карты в каком-то атласе, равно как вы не можете найти ваших «животных-целителей», вытаскивая карты из колоды. Дом, как приключение, — это что-то, что появляется, когда мы откладываем свои планы и условия и начинаем чувствовать свой путь к тому месту, которое является нашим. И это не только место, которое нужно нашей душе, но также и место, которому больше всего нужны мы. Это не то место, куда ты кладешь свою голову, это место, которому ты вверяешь свое сердце. События, которые привели меня к нахождению, покупке и сохранению Святилища, были просто чудесными, убеждая меня без сомнения, что я должен быть здесь, служа этому месту и учению.

И в любом случае, мы можем чувствовать то место, которое является нашим, сверяясь с компасом самого нашего тела. Когда бы мы ни покидали его, мы почувствуем, что идем не в том направлении. А когда возвращаемся, каждой клеточкой тела мы узнаем, что направляемся в сторону дома.

Будучи подростком, я предпочитал случайные связи длительным отношениям, многообразие опыта его глубине. Прибытие сюда положило этому конец, в тот момент, как я заключил союз, «сочетался браком» с этой землей, войдя во взаимное соглашение, которое требует от меня ровно столько, сколько дает взамен.

ДД: Вы писали, что мы не можем владеть землей, что земля владеет нами. В чем заключается ваш контракт на этот каньон?

ДХВ: Как мы можем владеть тем, что содержит нас, предшествует нам и переживет нас? Я не столько заключал контракт на это место, сколько с этим местом. Мы входим в отношения, скрепленные печатью крови и слез, пота и спермы и соразмеренного получения и отдачи, что нам понятным образом проясняют, и мы должным образом этому присягаем. Земля ручается дать все свое подлинное «Я», предложить нам дом и кров, прекрасные рощи и великолепные горы, необходимую нам пищу и воду, вдохновение и руководство. Мы обещаем дары в ответ: свое участие и присутствие, внимание и концентрацию. Мы обещаем попытаться и почувствовать ее нужды, и удовлетворить их. Поддержать ее в полноте цветения. Защищать ее целостность и честь от всех угроз, включая те, что приходят от нас самих. Ценить и праздновать.

Равно как и все остальное, это брачный контракт, скрепленный скорее любовью, чем законом. Много раз я стоял перед этими оранжево-пурпурными скалами и повторял свои клятвы. Что я сделаю все, что могу, чтобы восстановить землю и сделать ее максимально тем, чем она может быть, никогда не буду склонять ее к своей воле, буду всегда служить ей, касаться ее, гладить ее волосы из трав. Утопать своими босыми ступнями в ее обнаженном земном теле.

ДД: Это может показаться странным, но когда я шел вниз по каньону, до того как пришел на это интервью, мне не хватало одной вещи — любовницы. Если бы я был здесь с подругой-любовницей, я бы бесспорно занялся бы любовью.

ДХВ: Конечно же! Куда бы мы ни посмотрели, везде мы видим наполненный эротикой мир природы, через свои составные части пожирающий сам себя и сам с собой совершающий соитие. Нагруженные пыльцой цветы, в которые проникают дикие пчелы. Брачные зовы лосей. Оргии насекомых и переплетенные ветви винограда. Нас тянет в это страстное желание и объятие, у нас появляется вдохновение добавить и свои собственные вариации партнерства и пар. Существует то, что Терри Темпест Уилльямс и я называем «эротика места», заряженное поле, из которого мы вышли и в которое подсознательно стремимся вернуться снова. Лоба присоединилась ко мне, превращая наш каньон в женщину-любовницу. Это можно видеть в том, как она прикасается к каждому окутанному мхом камню по пути вниз по дорожке. Если она сломает травинку, на которую наступила, боль искажает ее лицо. А когда мелкая речка медленно несет ее вниз по течению, ее охватывает экстаз. А то, как звучит ее голос в лунную ночь...