Лууле Виилма - Прощаю себе. В 2 тт. Том 1

А работа мысли, которая совершается внутри человека и не требует никаких физических усилий, работой не считается. Глаза плачущего, некогда красивые и большие, словно усыхают, даже глазное яблоко уменьшается. Но поскольку величину глазного яблока измерять не принято, то этот факт остается неизвестным.

Человек может плакать из-за всех и вся, пока не наступает полное изнурение. Такой человек подобен водосточной трубе во время проливного дождя. Дождь все идет, а труба все изнашивается. Изнашивается, покуда не рухнет оземь.

Глядя со стороны, никто не замечал, что этот изнуренный человек делал кому-либо плохо. Об этом знали лишь измученные его плачем домочадцы. Никто не ведал, что за плачем скрывается озлобленная беспомощность перед миром и самим собой. Его униженность непомерно разрослась.

Кто печален внешне, тот жесток внутренне. Кто жесток внешне, тот печален внутренне.

Когда ребенок рождается на свет и его начинают унижать принуждением, он будет глотать свою печаль до тех пор, пока не наступит предел. Печаль отступает в тень, и на обозрение выходит другая грань – жестокость. Так рождаются преступники. Они жестоки, но в глубине души печальнее всех. Нет людей печальней в душе, чем они.

А посмотрите на плачущих пожилых людей. К сожалению, возрастная граница все больше понижается в сторону омоложения, и теперь уже плачут не только женщины – эстафету резво подхватили и мужчины. Они видят, что все вокруг плохие и делают друг другу плохо. Но если кто хоть чуточку ошибется, споткнется самую малость, то эти печальненькие становятся самыми большими и жестокими судьями. Злорадство – та же жестокость. И тогда они не могут понять, отчего жизнь к ним жестока. А потому, что жестокость притягивает жестокость.

Обидеть другого – все равно что окатить ушатом кипятка. Переделывать другого по своей мерке – все равно что капля за каплей точить в камне углубление.

Люди, пережившие плен, рассказывают, что самой страшной пыткой являлась такая, когда человека привязывали к столбу и сверху ему на темя медленно капала вода. Человек терял рассудок, либо дух его сопротивления быстро оказывался сломленным.

Подобная жестокость свойственна всем так называемым хорошим людям, и они сами от этого страдают. Своей жестокостью они, словно магнитом, притягивают жестокость других и недоумевают, почему жизнь такая скверная.

В ком есть жестокость, тот читает в газете полицейскую хронику и чертыхается, мол, не жизнь, а кошмар. Вместо того, чтобы выпустить из себя жестокость, он назавтра будет читать ту же рубрику и не догадается, что злоба в нем все возрастает. Как же ей не возрастать, если ее так старательно взращивают. Такой человек не замечает того, что сам становится хуже, – замечают другие.

Этому человеку и в голову не приходит, что необходимо изменить свое отношение, тогда и жизнь его изменится. Если ему сказать об этом, то он начинает злиться: «Что ж мне теперь – сочувствовать ворам и мошенникам? Может, прикажете их по головке гладить? Разве благими речами что-нибудь изменишь? Тут вот ходят всякие с медовыми речами, сектанты, или как их там величать, только людям мешают. А как дело нужно делать, их и след простыл. Пусть вещают арестантам, может, те и станут честными людьми». Выпущенная пулеметной очередью тирада – словно взбитая злоба. Дело и выеденного яйца не стоит, а как разрослась!

Сектантам, которые обивают пороги квартир, он такого не скажет, – как-никак хороший человек. Бранные речи он произносит среди своих и не понимает, что рупор брани направлен в него самого. Так и копится жестокость.

В один прекрасный день такой человек встречает на улице опечаленного прохожего, который не умеет сбросить с себя печаль. Опечаленный видится ему лоботрясом, который мается от лени и даже не следит за своей внешностью, и он смеривает «неряху» таким взглядом, что чаша печали у того переполняется, и он в порыве жестокости заносит руку. Жестокость одного, которую он ни в коем случае жестокостью не признает, спровоцировала вспышку жестокости у другого, жестокости, которая скопилась под прикрытием печали. Два одинаковых страдальца волей случайного совпадения сделались потерпевшим и преступником. Но кто из них потерпевший, а кто – преступник?

Оба – потерпевшие, и оба – преступники. Нет чтобы понять и поддержать друг друга – вместо этого один счел себя лучше другого, другой поддался на провокацию и оказался виноватым. Ему бы не поддаваться на провокацию, но из-за печали он лишился способности самоконтроля. Потому и взорвался.

Опечаленный человек воспринимает все плохое близко к сердцу, и там оно и остается. У него не хватает ума это плохое исправить. Единственное утешение для него – оплакивание несбывшихся надежд до полного изнеможения.

Между делом хочу напомнить, что к болезням приводят лишь неразвязанные стрессы.

Человек может плакать, не роняя ни единой слезинки. Это особенно удается мужчинам, и потому они менее выносливы, нежели женщины. Иной мужчина на вид могуч и мужествен, точно выставочный экспонат, но когда я раскрываю, что у него на сердце, то глаза его увлажняются.

И тогда я, как всегда, повторяю: когда говорят, что мужчины не плачут, то предполагается, будто мужчины и не люди вовсе. Плачьте, мужчины, не стесняйтесь! Осознайте, что человечество находится на таком уровне развития, что плач для человека необходим. Совсем без него нам не обойтись. А если Вы больны болезнью с названием «не могу плакать», то знайте, что, несмотря на все старания умертвить печаль, она продолжает жить и пытается Вас учить.

Те, которые не плачут, обосновывают сдерживание своей печали так: «Разве это поможет? Разве это что-либо даст?» Действительно, не даст, – в этом вопрошающий прав. Но отнять отнимет.

Когда простодушный человек копит печаль, то у него образуются легкие болезни, которые хоть и дают постоянно о себе знать, но все же дают возможность прожить долго. Когда же печаль копит высокообразованный человек, и он же высмеивает себя за выступившие на глазах слезы, то он зарабатывает достойную умного человека тяжелую болезнь – возможно, неизлечимую. Все новые болезни, неподвластные медицине, происходят от излишней интеллигентности.