Зофия Мельник - Ведьма

– Ведьмы, значит? – переспрашивает бродяга и поводит плечами.

– Послушайте, – говорит Эберхард. – Я ученый этнограф, собираю всякие старые сказания, истории, записываю обряды. Я работаю в Варшавском университете. Может, вы слышали что-то местных ведьм…

– Да, пан у нас всегда жили ведьмы, – говорит другой бродяга, сидящий возле огня. – Я сам их не видел, но так люди говорят.

У этого бродяги высокий ломающийся голос, а одет он в длинный порванный плащ.

– А ты часом не знаешь, где здешние ведьмы собираются на шабаш? – интересуется пан Стшелецкий.

– Томаш, ты бы не трепал языком попусту, – оборачивается к огню бродяга в бушлате.

Томаш хочет что-то сказать, но тут собутыльник отвешивает ему хорошего тумака.

– Якоб, ты чего дерешься? – обижается паренек.

– Не слушайте его, пан, мы про ведьм ничего не слыхали.

Опершись рукой о закопченную стену, бродяга поднимается на ноги, и Эберхард видит, что одет Якоб в грязный прожженный искрами свитер и мешковатые штаны, а сам он коряжистый и широкоплечий.

– Ладно, панове, на нет и суда нет, – соглашается Эберхард и идет обратно к черному «опелю».

– У тебя хорошая машина и злотые, я гляжу, есть, – замечает хриплым голосом бродяга в бушлате.

– И что с того? – спрашивает пан Стшелецкий.

– Я сто лет не катался на автомобиле. А ведь я страсть, как любил это дело. Так вот, пан, мы с дружками прокатимся немного, а ты посиди пока у костра, да смотри, чтобы не погас. А то у меня все спички вышли.

– К сожалению, я тороплюсь, – устало говорит Эберхард.

– Так и помереть недолго, – ворчит бродяга и достает из-за пазухи мясницкий нож.

Красный отсвет костра ложится на широкое лезвие.

Тем временем Якоб обходит пана Стшелецкого со спины.

Эберхард складывает рога из трех пальцев на левой руке. Эти рога он направляет на бродягу с мясницким ножом и поводит рукой из стороны в сторону. Не торопясь, отчетливо произнося слова, пан Стшелецкий читает немного нараспев,

– На чужое позаришься,

О свое же поранишься.

Сделаешь движение -

Убьешь отражение.

– Это что еще за чертовщина? – подозрительно спрашивает бродяга. – Чудак-человек, ты лучше сам отдай злотые и еще услышишь, как по утру птички в поле чирикают.

Пан Стшелецкий стоит возле машины и, скрестив на груди руки, посматривает на него тусклыми, глубоко запавшими глазками.

– Зря ты упрямишься, – укоряет тот Эберхарда.

Бродяга делает к Эберхарду два быстрых шага и бьет его ножом. Но в последнее мгновение его рука странным образом выворачивается, и пан вгоняет мясницкий нож себе в живот по самую рукоять.

Спохватившись, Эберхард оглядывается и едва успевает увернуться. Якоб, который обошел его со спины, уже замахнулся короткой сучковатой дубинкой, целя пану Стшелецкому в затылок. Дубинка со свистом пролетает мимо его виска и падает на плечо. Пан Стшелецкий отчетливо слышит, как хрустнула кость. Вспышка боли на мгновение стирает ночь, перекресток, темные поля и горящий возле брошенного дома костер. Эберхард понимает, что у него сломана ключица, и гасит на время боль. Он вытягивает перед собой другую руку. Рука у пана Стшелецкого длинная и худая и похожа на мертвую ветку дерева, и пальцы у него тоже длинные, искривленные артритом с припухшими суставами. Эберхард хватает Якоба за горло. Пальцы у пана Стшелецкого ледяные и будто выточены из железа. Бродяга хочет перешибить пан Стшелецкому и эту руку и снова замахивается дубинкой. Но тут рука Эберхарда начинает становиться все длиннее и длинней. Эта рука держит Якоба за шею, словно стальная рогатина и толкает его спиною вперед с нечеловеческой силой. От каблуков его сношенных ботинок остаются две бороздки в земле. Якоб пролетает сквозь кусты, ветки хлещут его по ушам, он успевает расслышать гудок подходящего к переезду поезда и тут же с хрустом впечатывается затылком в кирпичную стену. На одно только мгновение в его расколотой, как орех голове вспыхивает и гаснет фейерверк, и тотчас сознание заливает кромешная тьма.

Бродяга в бушлате с торчащим из живота мясницким ножом, согнувшись пополам, валится на землю.

Пан Стшелецкий поправляет вылезшую из рукава манжету и подходит к костру.

– Послушай, – говорит пареньку Эберхард. – Я же сказал, что я ученый. Сейчас я пишу большую монографию про ведьм. Я уже полстраны объехал. Может, ты мне подскажешь…

– Иди к черту! – кричит Томаш.

Его голос срывается. В свете костра, пан Стшелецкий видит, что это совсем еще молодой паренек, одетый в порванный длинный плащ.

– Я дам тебе пару злотых, – обещает Эберхард.

Но Томаш ломится сквозь кусты и лезет на железнодорожную насыпь. Поезд уже близко, синевато-белая звезда электрического прожектора горит над путями.

– Оставь меня в покое!

– Просто скажи, как мне их найти.

Эберхард идет, превозмогая боль в сломанной ключице. Паренек стоит на насыпи и не сводит взгляда с пана Стшелецкого.

– Я знаю, кто ты! – кричит он Эберхарду. – И как я раньше не догадался! Ну кого еще можно встретить ночью на перекрестке?

Томаш истерически смеется и хлопает себя руками по коленям.

– Дурак, обернись, – советует ему пан Стшелецкий. – Тебя сейчас поезд переедет.

– Я буду дураком, если тебе поверю!

Боясь повернуться к пану Стшелецкому спиной, он пятится и переступает ногой через железнодорожный рельс.

Выезжая из-за поворота, истошно гудит локомотив. Томаш запоздало оглядывается, белый слепящий свет прожектора заливает его испуганное и растерянное лицо, обросшее клочковатой бородой. Спутанные грязные волосы падают Томашу на глаза. Их кармана рваного плаща торчит бутылочное горлышко, заткнутое газетой.

Через мгновение локомотив сшибает его.

Пан Стшелецкий отворачивается и идет к машине. Открывает дверцу, садится за руль и достает из бардачка бумажный сверток. На серой бумаге углем нанесены странные знаки похожие не то на пиктограммы, не то на иероглифы. Эберхард разворачивает сверток, там лежит вяленое змеиное мясо с красновато-рыжей чешуей. Он отрывает зубами кусок вяленого мяса и принимается без всякого выражения жевать, поглядывая на себя в зеркальце заднего вида. Он заметно состарился с тех пор, как вышел из машины расспросить бродяг у костра. Это нелепая стычка дорого ему обошлась. Откинувшись на спинку кресла, Эберхард ждет, пока срастется ключица. Поезд давно прошел, костер у которого сидели бродяги, почти прогорел. Бродяга в бушлате лежит на земле и подергивает ногами. Пан Стшелецкий раздумывает, как ему поступить, когда он приедет в Картузы. У него не хватит ни времени, ни терпения ходить и расспрашивать каждого встречного про здешних ведьм. А кроме прочего, он здесь чужой и слишком приметный в своем черном костюме. Эберхарду нужно придумать что-то дельное, пока он будет ехать до Картузов.