Роман Воронов - Ответы

Архимед кивнул головой: – И ответственность его, не знающего и облеченного малым выбором, ничтожна. Ребенок, повидавший на своем веку три-четыре холодных сезона, обронив по неосторожности масляный светильник и спалив жилище родителей и соседей, понесет иной ответ, нежели муж разумный, вроде тебя, сожжет по умыслу или во время осады дом врага своего.

– Что же ты скажешь, старик, про жилище Богов, Олимп? – с издевкой поинтересовался римлянин и, не трогая линии, по всей видимости из страха и преклонения, осторожно указал гладиусом на верхний конец гиперболы.

Легкая улыбка тронула уста старика, он прекрасно понимал, куда клонит солдат:

– Бог имеет безграничную Свободу Выбора.– Оливковый прутик прочертил линию вверх, сколько хватало его длины. – И безграничную Ответственность за это, а посему он не ошибается никогда. На этом зиждиться должна Вера в Него, а не на страхе.

– В них, – поправил старика юноша, – в Пантеоне двенадцать Богов.

– Двенадцать ипостасей одного Единого, – возразил Архимед.

– За речи такие предам смерти тебя, старик, немедленно! – вскричал легионер, но глядя на оппонента, не сопротивляющегося и не возражающего ничему, остыл.

– Кто же накажет Бога за содеянное Им, кроме другого Бога, оттого и есть не один Он, а двенадцать.

– Ты мудр не по годам, мальчик мой, ибо только что ответил на весьма важный вопрос сам. Бога может остановить только Он сам, выше нет никого, и только Он может разделить Себя на части, одна из которых будет судией другой. Абсолютная Любовь в основании своем есть Самопожертвование, Самооценка, Самоограничение и Самовоспитание. – Оливковая ветвь начертила на песке четыре точки, друг против друга, и соединила их линиями, получился Крест.

– Вот символ Божий, – уверенно закончил рассуждения Архимед.

– Ты выжил из ума, старик, – усмехнулся римлянин, – на таких перекладинах мы распинаем преступников, скорее это символ Наказания.

– Наказывая другого, наказываешь себя, – философски заметил Архимед. – Чужая боль не сводит мышцу, но губит сердце. Не вешает ли на крест человек Бога в себе, отворачиваясь от него в страхе и неверии?

– Мы отдельно, и Боги отдельно, нет никого их них внутри нас, – отчеканил юноша, «возвращаясь» в настоящего солдата, как только кассис придавил золотые локоны.

– Ты только что совершил распятие, сынок, всего Пантеона, – улыбнулся Архимед.

– Я разговариваю с сумасшедшим, к тому же еще и нищим, в то время когда мои сослуживцы набивают карманы сицилийским золотом, – картинно произнес юноша, – проболтай я с тобой еще немного, и мне не достанется ни монет, ни женщин, ни маленькой толики славы завоевателя Сиракуз, которую я оплатил своей кровью. – При этих словах легионер продемонстрировал старику кровоточащую рану на правом плече.

– Тогда поторопись, – невозмутимо ответил Архимед, – успеть насладиться чужой болью и страданием.

Он ткнул мыском сандалии в песок:

– В этом и состоит Свобода Выбора, но не забывай об Ответственности, которая пока еще давит (Архимед провел веткой по горизонтальной линии), а не является партнером (оливковая указка «запрыгала» через гиперболу на вертикальном участке).

Легионер, как завороженный, следовал взглядом за кончиком прутка, выписывающего разнообразные дуги, штрихи, окружности и «восьмерки» около «муравьиной горы». Что-то внутри головы кричало: «Иди в следующий двор, пока не поздно, пока разграбление города на полпути, пока еще есть время», но мягкий, ласковый голос сердца шептал: «Останься здесь, сделай правильный выбор, у старика есть то, чего не найдешь в сундуках и кошельках, не увидишь за оторванной половицей или сломанной каменной кладкой тайника».

Легионер колебался, что категорически запрещено человеку с оружием в руках. Видел бы меня сейчас центурион, думал он, все слова застряли бы в горле, а глаза точно вылетели бы из раковин. Хотя, возможно, что-нибудь вроде «солдат никогда не гнет спину перед врагом» сотник и выдал бы, а уж после затрещина, сравнимая с ударом стенобитного орудия.

Кстати, а почему линия «муравейника» изгибается так резко, от почти горизонтальной к почти вертикальной?

– Старик, – воскликнул юноша, – отчего твоя черта согнулась, как рыба, выброшенная на песок?

– Это точка излома, момент Пришествия, – ответил Архимед, сидевший с закрытыми глазами.

– И кто должен прийти? – недоуменно спросил солдат.

– Тот, кто принесет в Мир символ Божий, Крест, тот, кто объяснит Свободу и Ответственность всем, а не одному, как я толкую тебе сейчас.

– Как же он сделает это?

– Житием своим и смертию, – из-под опущенных век Архимеда покатились слезы.

– Если у тебя есть еще что-то, говори, время, проведенное в беседе с тобой, слишком дорого обходится мне, – заторопил юноша старика, прислушиваясь к шуму, замешанному на гоготе солдат и женских воплях, перемещающемуся по городу.

– Ты задаешь вопросы, я – ищу ответы, – смиренно промолвил Архимед.

– Тогда вот тебе задача, старик. Кто, даровав возможность делать все, что заблагорассудится, удержит безрассудство вольного в пределах «муравейника»? Скажи рабу – свободен, он и хозяина убьет. Что ж Бог твой, а моих вообще числом двенадцать, не додумался до этого, иль ты в своих речах мне лжешь?

Юный воин во гневе разметал песчаный «холст», затоптав изображенную оливковой веткой схему бытия.

– Додумались, мой друг, тысячелетие уж как в фараоновых землях хранятся письмена, высеченные на камне, кои и заповедовают, что делать, а чего не делать, дабы уравновешивать Свободу и Ответ за нее, – Архимед открыл глаза, – числом двенадцать.

– Странное число, почему не десять, как в моей контубернии, удобно, – возмутился легионер.

– Каждую из заповедей давал Бог, а их, как ты настаиваешь, двенадцать, – снова улыбнулся Архимед.

– Один, ты сказал, – возразил юноша.

– Один, себя двенадцать раз повторивший, – подтвердил Архимед.

– Ты спорщик, каких свет не видывал, старик, – рассмеялся римлянин, – но мне пора, я сыт твоими россказнями и плоть свою удовлетворил той Истиной, что обнажилась для меня. Стал ли я богаче? Верю, что да. Прощай, укройся в доме, он беден так же, как и ты, и вряд ли кто из легионеров позарится на жалкое жилище и старца, что без умолку бормочет о неведомых вещах.

Юноша развернулся к выходу, но вдруг услышал за спиной:

– Постой.

Старик неторопливо поднялся со скамьи и снова прочертил на песке свою гиперболу.

– Войдя в мой дом, ты находился здесь, – и он ткнул прутом в горизонтальную часть линии, недалеко от начала, – речь о твоем сознании, мой друг. Я в этот момент примерно тут, – и старик передвинул свою указку в вертикальную часть линии, чуть выше излома.