Владимир Мищенко - Предисловие к послежитию

Предисловие к послежитию.

Он висел здесь уже со вчерашнего вечера, а, если точнее, с двадцати часов пятнадцати минут, когда зэки, съев свою вечернюю баланду, притащили гроб с телом в небольшую клетушку молельной комнаты крохотной церквушки при их колонии строгого режима. Следом за ними, всё ещё боясь осознать произошедшее, приплёлся и он. Здесь же он и завис. Высоко. Под самым куполом, разукрашенным ликами каких-то людей и ангелов. Раньше он был здесь несколько раз, глядел вверх, но как-то ему и в голову не приходило поинтересоваться, что это за мужики. Впрочем, одного он узнал – это был лик Иисуса Христа, ради которого, он, собственно, сюда и приходил. Но когда это было? В прошлой жизни? И от этой мысли страх, замешанный на ужасе, шаровой молнией пронзил всё его тело. Тело? Какое тело? Вот оно тело. Тело, лежащее внизу, в этом убогом, грубо сколоченном гробу, с размозжённой головой и, посему, прикрытой тряпкой. Тело!? Как оно лежало, так и лежит, а вот то, что осталось от тела или, точнее, без тела, трепыхалось и билось, как птица, пойманная исподтишка коварной кошкой. И эти ужасные когти рвали с мясом то, чего уже не было. И он с таким же ужасом и несбыточной надеждой взирал по сторонам и вниз, пытаясь представить, что всё это ошибка, розыгрыш корешей по камере, и всё это сейчас закончится. Но час сменялся часом, и ничего не происходило. Он уже успел немного упокоиться, чуть-чуть свыкнуться, но полностью осознать ЭТО, он был не в состоянии.

Он даже вспомнил. Нет, не всю жизнь, а только то, как он, став бандитом-гопником, очищал, потрошил квартиры, пытал лохов, доверчиво открывших им двери, и не желающих отдать им деньги и драгоценности, старух, со слезами на глазах умолявших не забирать пенсию. Но что значил весь этот мусор, по сравнению с ними. Один раз живём и прожить надо так, чтобы было потом что вспомнить. Так они и жили, так жил и он. Потом было ранение в ногу, из-за которого он не смог убежать при задержании. Суд. Этап. Амурская область. Магдагачи. Тыгда. Колония строгого режима. Ещё дальше – Белогорск, Благовещенск. Хорошо хоть не пикулевская каторга на Сахалине, но всё равно приятного мало. Камера. Как там – “Turpe senex miles“– жалкое зрелище – старый солдат. Но солдат здесь не было. Здесь были старые умирающие волки и молодые шакалы, острозубые гиены, подбирающие не только падаль, но и ослабевших волков. “Alea jakta est”– жребий был брошен, и он выбрал банду. Он хотел стать археологом, начал изучать латынь, чтобы найти свою Трою, но… . Каждый делает выбор сам, и отвечает за свой выбор. Камера. Карцер. Камера. Он был молодым волком, но таких, как он, здесь было много и ему приходилось показывать свои зубы, чтобы удержать свой статус.

Однажды, после очередного пребывания в карцере, он почувствовал какую-то вонь, смрад. Нет, это не был привычный запах потливого мужского тела сокамерников. Это был смрад разложения. Он понял, что это разлагаются их души. Люди, ещё носившие телесную оболочку, гнили и разлагались душою. Он смотрел на них каким-то внутренним взором и не видел людей. Он видел зомби. Он отчётливо ощутил и свою гниющую душу, больше, чем на половину, покрытую чёрной плесень. Ему стало страшно. Его мозг не мог и не хотел осознавать это. Его сознание вошло в какой-то ступор. Примерно через полчаса его отпустило, но осознание того, что свершилось что-то непоправимое, не оставляло. Он стал ввязываться в драки по поводу и без. И только в карцере он чувствовал себя более-менее спокойно. Однажды, сидя очередной раз в карцере, он попросил принести ему Библию. На следующий день к нему в камеру вошел священнослужитель, который дважды в неделю проводил службу в церкви при колонии. Загремел засов, отворилась дверь. Священник вошёл, молча, положил тоненькую брошюру на угол умывальника и только после этого тихо спросил

– Поговорить хочешь? Исповедаться? – и, не услышав ответа, кивнул головой и вышел. Заскрипела и грохнула дверь. Загромыхал засов. Он сделал два шага и взял в руки то, что он попросил, не желая того, интуитивно. Он даже и сейчас не понимал, зачем ему эта книжонка, на голубой обложке которой, золотыми буквами было написано “Новый Завет и Псалтирь“. Пролистнув пару листов, он шёпотом прочитал

– “Святое Благовествование от Матфея. 1. Родословная Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. 2. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его.” Тьфу. Что за мерзость? Мужик родил мужика. Бред какой-то. Они там гомосеки что ли? Как мужик может родить?! Для этого есть баба, Богом предназначенная и Богом устроенная для этого. Чушь какая-то. – И с чувством, что его опять обманули, так дёшево, как лоха, провели, он швырнул её в дальний угол. Он хотел, если не узнать правду, то, хотя бы получить хоть какую-то подсказку, а тут…. . Внутри его что-то бурлило и не давало сидеть на месте. Четыре шага туда, четыре – обратно. В какой-то момент он осознал себя не волком, суетливо бегающим по клетке, а тигром, не суетливо шагающим вдоль решётки. Тигр способен разломать любые прутья, если захочет. И он тоже может это сделать, если захочет. А он хочет, потому что он теперь не волк, он – тигр. Он подошёл и поднял брошюру. Если эта книга оказалась у него, значит, он должен её прочитать. Volemtem fata ducunt, nolentem trahunt – желающего судьба ведёт, нежелающего тащит. Он вновь открыл Завет, нашёл место, на котором прервался, и начал тупо читать. Но едва он перешёл к третьей главе, как понял, что Господь специально начал свой Завет с этой первой маразматической, на первый взгляд, главы, чтобы отсечь таких как он. Таких, как он был. Истина начала открываться после. Чтобы добыть грамм золота надо просеять тонну грунта, и то, при условии, что знаешь, где копать и промывать. На следующий день его вернули в камеру, но за обедом он вновь устроил драку и вернулся туда, где он мог читать и ему никто не мешал. Он взахлёб прочитал Завет и начал читать Псалтирь, но здесь он “спёкся“ и заснул, свернувшись клубочком. Проснулся он успокоенный в душе, будто нашёл то, что давно потерял. Он чувствовал, что внутри него что-то происходит, но это было что-то хорошее, успокаивающее, умиротворяющее, непривычно доброе. Он частенько садился по-зэковски, на корточки, прислонившись головой к стене, закрыв глаза, и думал. Иногда он ловил себя на том, что вообще ни о чём не думает, но при этом он явно чувствовал, что внутри него идёт какая-то огромная, неподъёмная для него работа, и он отдавался этой работе безотчётно и полностью полагаясь на что-то или кого-то.

– ”К Тебе, Господи, взываю: твердыня моя! Не будь безмолвен для меня, чтобы при безмолвии Твоём, я не уподобился нисходящему в могилу. Услышь голос молений моих, когда я взываю к Тебе, когда поднимаю руки мои к святому храму Твоему.