Вадим Емельянов - Времяоник

– Я хочу сказать, – начал я, поднимаясь.

– Сядь, – потянул меня за руку Сергей.

– Я думаю, мы не можем оставить без наказания столь вопиющее преступление, – я сделал небольшую паузу. – Предлагаю его расстрелять.

– Но мы не можем его расстрелять, – растеряно сказала Эмилия Леоновна.

– Тогда повесить.

– Это несерьезно, – пытался спасти положение директор.

– Куда уж серьезнее? – настаивал я.

– Ладно, потом поговорим, иди, садись, – сказал Валентин Николаевич Денису. – Продолжайте занятия.

До конца урока оставалось десять минут. Вот такая история на уроке истории.

К счастью, в шестом классе у нас сменилась классная руководительница. Теперь ей стала Лариса Николаевна, учительница химии.

* * *

В то время от школьников требовалось ходить в форме, носить короткую прическу. Особо скверным поступком считалось рассказывание анекдотов. Запрещалось слушать иностранные песни. Мол, школьники не понимают слов, а в песнях может содержаться крамола на советский строй. На одном из уроков директор привел пример, строчку из песни: “Фак ин ю эс-эс-а”. То ли так ему послышалось битловские “Back in USSR”. Может, и специально придумал.

* * *

У моего друга, одноклассника, была безнадежно больна сестра, не могла ходить. В младенчестве врачи неправильно сделали укол, и она обезножела. Я хотел ей помочь. Я обращался мыслями-молитвами к Христу. Я просил чуда. Ничего не получилось.

Я не мог не искать причин такой несправедливости. У меня возникла гипотеза, или скорее, подозрение, что за чудесами совершенными Иисусом Христом, стоит воля человечества. Только оно было в них заинтересовано.

Чтобы повторить такие чудеса надо сконцентрировать на себе внимание миллиардов людей. Тогда можно будет направить их волю по нужному адресу. Задача практически невыполнимая.

Я стал скептичски относиться к целительству. Людям свойственно выздоравливать даже при самых безнадежных болезнях, а целители порой лишь делают вид, что имеют к этому отношение.

* * *

Я остро чувствовал ложь, царящую в нашем государстве. Увлечение населения иностранными вещами-шмотками и неумение создавать свое, отечественное. Бюрократические препятствия всему новому. Разговоры о привилегиях номенклатуры. Притеснения Сахарова. Атеистическая, а по сути антитеистическая, пропаганда. Показной интернационализм и национализм в республиках. Гегемония пролетариата и пьянство, воровство на заводах. Низкая зарплата моих родителей – инженеров. Отец говорил, что не сделал карьеру, потому, что не вступил в партию. Не мог из-за этого выехать за границу на заработки. Те, кому это удавалось, хорошо обеспечивали свою жизнь в Союзе. И непонятно было, почему у нас в стране на строительстве важных объектов работали турки, болгары, венгры. Им и платили прилично, а своим рабочим меньше.

Наблюдая рост недовольства народа и вялость, апатичность защитников коммунизма, я видел, что грядут перемены. Но одного недовольства недостаточно, чтобы получилось что-то хорошее.

Иногда у меня были слабые попытки протеста, может, просто самоутверждения.

Запомнилась смерть Брежнева. За три дня до того был парад. Брежнев был уже никакой. На трибуне его поддерживали с обеих сторон под руки. Говорили, что ему поставили сердечный клапан.

На урок пришел директор.

– Сейчас в стране и всем мире напряженная обстановка. Ходят слухи о болезни Брежнева. Вы понимаете, что всегда есть силы, которые желают обострить ситуацию и идут на различные провокации. Я зашел к вам, чтобы обсудить, если есть, возникшие вопросы.

Вопросов ни у кого не было. А меня так и подмывало:

– А почему Леонид Ильич не уйдет на пенсию?

– Как?

– Ну, как все люди уходят. Возраст у него вроде бы пенсионный. Или по состоянию здоровья.

– У него нормальное здоровье, – поспешно ответил Валентин Николаевич.

– Говорят, ему сердечный клапан вшили.

– Это, возможно, провокация. О таких вещах не следует говорить.

– Вот такие у вас методы дискуссии, – иронично сказал я.

– Тем не менее, об этом можно будет поставить вопрос на комсомольском собрании, – строго сказал директор.

– Не успеете.

– Это надо обсудить.

– Не занимайте наше время пустяками. Нам к контрольной надо готовиться.

Не знаю, возможно, мне хотелось скандальчика, могущего оставить свой след, пусть негативный, в моей биографии, но директор, несмотря на заполитизированность, был добродушный человек, и дальше этой беседы дело не пошло.

В другой раз, уже после смерти Черненко, я, опять на уроке, рассказал директору анекдот: “В политбюро звонят и спрашивают: ”Вам генсеки нужны? – Вы что, дурак? – Да, дурак, старый и больной”.

Мне и это сошло с рук. Директор сам был не в восторге от маразма, происходящего вокруг.

Конечно, нехорошо смеяться над старостью, но геронтократия мертвила весь уклад политической жизни в стране.

* * *

Борис закончил школу и поступил в Харьковский университет на физический факультет. Теперь он каждую неделю уезжал в Харьков.

Я тоже стал задумываться о будущей профессии. Меня привлекали физика, химия, медицина. Медициной интересовался для сохранения здоровья. Для независимости от врачей. Я догадывался, что здравоохранение у нас скоро будет переживать не лучшие времена.

Не хотелось ограничиваться знанием в какой-то одной области, а заниматься всем интересным сразу уже не доставало времени. Но большей частью я учился “чему-нибудь и как-нибудь”.

Порой со мной происходили странные истории. Запомнился один урок географии.

Почему-то мне хочется спать, или кажется, что хочется спать. Я опускаю голову на парту, закрываю глаза.

Урок проводит директор. Он требует внимания.

– Я вынужден поставить тебе двойку, – говорит Валентин Николаевич.

– Ставьте, – отвечаю я, испытывая ощущение ненужности, суетности происходящего.

– И даже не одну.

Я хочу только отдохнуть, и мне смешно, что пугают двойками.

Директор рассказывает об экономичных способах размещения заводов.

Я собираю учебники, встаю и иду к дверям. Чувствую, что сейчас возникнет конфликт.

– Извините, мне срочно надо уйти.

– Я не могу этого позволить.

– Я не прошу разрешения, я лишь извиняюсь, что вынужден уйти.

– А мне что делать?

– Продолжать урок.

Я выхожу из класса, спускаюсь по лестнице. Валентин Николаевич идет за мной.

– Я не могу этого так оставить.

– Не обращайте внимания. Я, кажется, заболел, у меня поднялась температура.

– Надо сходить к врачу.

– Наверное, я так и сделаю.

Я ухожу, сам не понимая зачем.

Внутри меня копилось напряжение. В конце дня я попытался рассказать классной руководительнице Ларисе Николаевне, что происходит.