Колин Типпинг - Карма и Радикальное Прощение. Пробуждение к знанию о том, кто ты есть

– Как давно это было?

– Представления не имею. Не могу сказать в точности. Вроде как целую вечность назад, но для меня время остановилось, так что не могу сказать. Мои часы продолжают показывать время моей смерти.

Я посмотрел на свои часы и заметил, что они тоже остановились на времени моей смерти. Полагаю, что по эту сторону просто не существует такой вещи, как время. Я снова взглянул на этого парня, и глубокая грусть охватила меня. Он как будто оказался в ловушке, словно что-то не давало ему покинуть навсегда это место. Меня тут же охватило беспокойство, что и я могу оказаться в таком же затруднительном положении. Я по-прежнему ощущал загадочный призыв к чему-то такому, что привело бы меня к месту, превышавшему мое понимание, но тут меня настигла мысль, что я тоже могу застрять тут надолго.

– А почему ты все еще здесь? – спросил я немного нервно.

– Вот из-за этого, я думаю, – он показал на вкопанный в землю деревянный крест, выкрашенный белой краской. Он был украшен пластмассовыми цветами, самодельными бусами из ракушек, фотографиями и другими памятными вещами. На грубо сработанной горизонтальной перекладине креста краской было выведено имя «Джозеф». – Похоже на то, что именно эта штуковина меня и не пускает. Я тут, получается, словно на привязи. Они меня не отпускают.

– Кто они?

– Моя семья. Они никак не хотят примириться с тем, что я погиб в автокатастрофе. Они висят на мне, словно груз. Буквально каждый день проезжают мимо этого креста, снижают скорость, когда оказываются рядом. То есть им все равно надо притормаживать на повороте. Однако когда они смотрят в эту сторону, у них такие печальные лица!

– Наверное, они сильно любили тебя, – предположил я.

– Ха! Любили! На словах – да, но на самом деле шагу не давали ступить, все пилили из-за моей пьянки. Моя жена была вроде тебя – злюка. Одним словом, это их способ продемонстрировать свою скорбь. Но только они не понимают, насколько это привязывает меня к этому земному плану или, скорее, к астральному плану – тому самому, на котором мы с тобой сейчас и находимся. На один уровень выше земного плана, но все еще не в мире Духа. Можно сказать, что «туда – не знаю куда» – как раз это самое место. Мы с тобой между двух миров, ты и я, мистер. Но если у тебя хватит ума, ты быстро проследуешь к Свету, о котором мне все тут безостановочно твердят, прежде чем твоя семья что-то такое успеет сделать с тобой и ты тоже застрянешь тут надолго.

– Возможно, ты не так уж застрял, как это тебе кажется, – предположил я. – Не исключено, что это твой стыд не дает тебе стронуться с места. Боишься предстать перед судом, не так ли? А вдруг отправят в ад – за то, что ты пил, и за все остальное, чем сопровождается пьянство?

Ни он, ни я не имели представления о времени, и, следовательно, не было способа определить, как долго Джозеф был привязан этими энергетическими узами к своей семье из-за того, что они установили памятник на месте его смерти. Но я все же заметил, что на деревянных частях памятника краска начинала облущиваться и кое-где уже зеленел лишайник. Это был верный признак того, что крест простоял здесь как минимум несколько месяцев. И фотографии тоже успели полностью выгореть и покоробиться. Единственное, что оставалось таким же ярким, как и в тот день, когда памятник был установлен, – пластиковые цветы, ведь увядание им не свойственно, и они продолжали отрицать смерть этого человека столь же безоговорочно, как и всякий тлен. Тем самым они давали какое-то извращенное утешение тем, кто проезжал тут каждый день с грустным лицом. Настоящие цветы завяли бы давным-давно, и это стало бы лучшим подтверждением кончины Джозефа П. Ноланда. Пластиковые цветы продлевали агонию, а значит, он пробыл узником этого места достаточно долго – настоящие цветы за это время давно бы успели завянуть и опасть.

Какое-то время он молча переваривал услышанное. Затем обернулся и стал разглядывать крест, в задумчивости покачивая головой.

– Может, и так. В детстве меня накачивали всей этой религией, хотя потом я не очень-то ее держался. Всё рассказывали, что Бог разозлится, будет судить и все такое, и чуть что – в мгновение ока зашвырнет тебя в ад, если решит, что ты согрешил. Да, было такое дело – это мой паршивец-папаша все любил меня стращать такими россказнями. Что ж, я порядочно нагрешил, не буду этого отрицать. Пьянство было хуже всего, но и прелюбодеяние за мной водится, причем в немалых количествах. Всякие женщины легкого поведения – даже проститутки время от времени, когда припечет. Но главным образом – замужние. Их, как оказалось, соблазнить легче всего – достаточно пары ласковых слов плюс подарочек подороже. Я на самом деле никогда не придавал этому особого значения, хотя был женат на хорошей женщине. Сейчас-то мне делается не по себе, когда задумываюсь над этим, понимаю, что делал ей больно. Она все знала, хотя на эту тему не заводила разговоров, по крайней мере до третьего раза, когда застала меня на горячем. Кричала: «Все, развожусь, с меня хватит!» Однако не ушла от меня. Сам не понимаю почему, честное слово. Думаю, что из-за денег. Я действительно всё тащил в дом, а ей ничего другого и не было нужно. Правду говорю, я на нее денег не жалел, клянусь.

Он присел и какое-то время сидел молча. Я не мог понять: то ли он с ностальгией вспоминает что-то из своих прежних похождений, то ли задумался о том, насколько суровую цену придется заплатить за них, когда настанет час постучаться в райские врата.

– Полагаю, ты прав, – сказал он, оборачиваясь в мою сторону так, чтобы можно было видеть мое лицо. – До смерти боюсь этого суда. Не сомневаюсь, что меня отправят в ад. Думаю, мне следует сделать то, что до меня уже проделали двое других парней, которые уже были здесь, когда я сюда попал. У них было то же затруднение: один – педофил, а другой – убийца, так что определенно у них не было никаких шансов попасть в рай.

– И что же они сделали? – поинтересовался я, размышляя над тем, какова у меня вероятность получить заветный пропуск, вздумай я сделать инвентаризацию моих шансов. На этот счет, правда, у меня не было особых иллюзий. За мной не числилось столько всякого, как за этим парнем, за Джозефом то есть, и тем более за теми двумя, о которых он рассказал. Но и ангелом я тоже не был. В жизни я натворил много всяких глупостей и немало кому причинил боль. Женился на женщине, на которой не стоило жениться, завел с ней двоих детей и ушел спустя десять лет. Фактически, бросил своих детей. Они меня на самом деле не знали тогда и теперь чихать на меня хотели, – повторяю, я их за это не виню. Я с головой ушел в свою новую жизнь и даже не задумывался, как там они, – так чего ради они начнут возиться со мной, когда я состарюсь? Мне снова стало интересно, что они скажут обо мне теперь, когда меня не стало на этом свете. «Туда ему и дорога» – так, скорее всего. Моя вторая жена, любовь всей моей жизни, умерла от рака. Не желая оставаться в одиночестве, я женился на Верне, своей теперешней жене, которая прожила со мной столько лет и с которой я обращался так недостойно. И надо же так случиться – именно в тот момент, когда я едва стал на ноги, открыл в себе любовь к Верне, нашел работу, которая мне была по душе, мне приспичило сесть на этот мотоцикл и убиться на нем. Проклятие!