Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра

И я понял, что это ловушка: наша рационализация вещей эфемерна, наше интеллектуальное представление о транцендентном, представление думающего мозга о Боге — это всего лишь еще одна маска Бога. Все представления Бога, как и само слово, образующееся в языковом мозгу, — это только мысль о том, что находится за мыслью. Нет! Перед мыслью.

Перед самим сознанием. Произнести имя Бога означает назвать неназываемое, носить понятие о Боге в наших головах равнозначно экрану между нами и Божественным опытом. Иегова. «Я есть то, что я есть». Не может быть мысли об этом. Все понятия о Боге кощунственны.

Это то, что можно знать, но нельзя высказать.

30 апреля

Я думал, что нагваль выглядит как бесконечность. Я думал, что я испытаю ayin, божественное ничто, о котором говорится в Каббале. Я думал, что буду смотреть в глаза Дамы за вуалью и увижу рождение и смерть и назначение Вселенной. Я думал, что там есть чернота такой бесконечной пустоты, что я могу упасть в нее, в бесконечно повторяющееся блаженство, и я был готов к риску никогда не вернуться, раствориться, сгореть в пламени трансцендентного рывка (то есть я, возможно, нахожусь за пределами страха). Я думал, что в высшем смысле смогу ощутить себя Богом…

— Мы должны исполнить mesa, — сказал Эдуардо.

— Позже.

Я сделал несколько шагов по лугу, ближе к Пачамаме, и сел в тени. У меня не было никакой цели. Мы не пили Сан Педро, не проводили никакого ритуала, если не считать тех, спонтанных, у Камня Смерти и в Храме Полета Духа. Не было никакого предчувствия или ожидания. Я просто хотел быть там, на пути в женское, сидеть на лугу, который почему-то казался совершенным. Идеальная Земля, добрая Земля, а мы ее смотрители. Могучая Земля, а мы одновременно и ее со-творители, и распорядители. Мне захотелось немного поспать здесь. Я мог бы сидеть и дышать, пока меня не разбудит восход Солнца.

С этой последней мыслью я внезапно проснулся и открыл глаза; что-то приближалось ко мне со стороны камня, раздвигая ступнями траву и цветы.

— Hija de la montana… — шепчет Эдуардо справа, у края Камня. — Дочь горы…

Она уже стоит надо мною, в тени камня. Ее блестящие черные глаза смотрят на меня сверху, совершенно черная коса вьется возле обнаженной груди. Девушка-индеанка. Я вижу ее босые ступни, погруженные в землю, словно на двойном фотоснимке, и свои скрещенные ноги над поверхностью грунта, среди корней травы… Я прикасаюсь к земле, набираю ее в пригоршни, и она сверкает, переливается цветами радуги, как брызги на солнце; и мои чресла наливаются тупой болью, как при пробуждении. — Compadre… Она прикасается рукой к моему плечу и толкает меня назад, я падаю на спину и погружаюсь в землю. Она уже на коленях, надо мной, ложится на меня и выпрямляется, прижимаясь ко мне, грудь в грудь, бедро в бедро, пах в пах, и Земля сладко колышется под нами, вместе с нами, содрогается от оргазмов, они следуют один за другим, и мои стоны и вздохи глохнут, потому что она погружает мою голову в землю, и я что-то постигаю в природе секса, я вижу мужское извращение полового акта: стремление обрести силу путем проникновения и завоевания; на самом деле, путь обратно в Сад лежит через взаимное слияние, коллапс мужского и женского. Что-то в этом роде. И я слышу, мне кажется, ее шепот: «Мой сын, мое дитя, мой возлюбленный, мой брат».

Я отдаюсь ей, отдаюсь дряхлой старухе, да, я вижу это, когда она приподнимается надо мной, глаза в глаза, старое морщинистое лицо, седая косичка: это та самая старуха-знахарка с altiplano, которая держала меня за руку, когда умирал El Viejo. Ее груди свисают и похожи на сморщенные груши, губы растянулись в улыбке, обнажив желтые зубы, уголки черных-чернющих блестящих глаз все в морщинах, она хохочет, а я тяну ее к себе, внутрь себя.

Странно, я не чувствую никакого отвращения; еще более удивительно, что когда я отдаюсь ей, она снова становится безупречно молодой и сильной, дочь джунглей? Вдыхаю ее влажный запах — Амазонка? Любовница, сестра, мать, старуха. Что это за превращения? Или я тоже изменяюсь? Удары сердца, которые я слышу во мне, не мои, они надо мною и подо мною, везде одновременно. Как и я. Где мое место? Я один или меня два? Здесь, на лугу, и здесь, под руинами, гляжу на город снизу, из глубины? И Земля, прах и камень убаюкивают меня, это моя колыбель. Нет, меня три, потому что где-то должен быть еще один я, тот, который думает эту мысль.

Последнее, кульминационное содрогание земли, и она отталкивается от меня, поднимается. Стройные ноги, юная индеанка, дочь горы. И она уходит от меня, приближается к камню, останавливается. Она оборачивается, я вижу ее кривую желтозубую улыбку старой знахарки, последний взгляд, — и она входит в камень.

… Но Север не был ничем из того, что я думал.

Этой ночью я упал в Землю, я возвратился в нее, блудный сын. Я был свидетелем чего-то, что я попытался понять, а потом оставить в покое.

В центре Земли время не искривляется гравитацией. Время шло. И был я, и я лежал на лугу и видел сны. Тот я, который упал в Землю, видел ее изнутри-наружу, ощущал ее плодородие, ее беременность. Я парил в пространстве внутри Земли и переживал предродовое состояние в амнионе, заключенном в каменную оболочку, ощущал все те события, которые происходят внутри беременной и формируют мою жизнь.

И там были лица. Я видел их на стенах пространства, в котором я обитал, на периферии моего сознания, в темных углах восприятия. Лица древние, как горы, и из того же материала — земля, камень, вулканические складки, влажные глаза — повсюду, куда бы я ни взглянул, и в каждое мгновение, внутри каждого мгновения, одновременные и бесконечные видения.

Был ли это совет старейшин? Легендарная хрустальная пещера?

Какое-то другое сознание начало наделять их историческим, религиозным смыслом — Христос, Будда, знакомые лица из действительной жизни, я узнавал их, но не мог вспомнить, чьи они… Антонио? Дон Хнкарам?

— Антонио?

Слово всколыхнуло волну передо мной, концентрическую волну, она сдвигает скалы, растапливает льды, и вода устремляется в новые расщелины, облик изменяется, прежние черты уступают место новым, и вот новое лицо… нет, нет! Это сознание застряло в прошлом. Сознание запечатленных образов. Да, я вижу, что теперь думает еще одно сознание, и формы смещаются. Пусть. Мне незачем узнавать вас, я и так вас знаю. Всех. Мне здесь нечего думать. Во всех этих лицах — память. Это лица древних предков. Я не могу идентифицировать каждое из них, и это не нужно; но буду ли я помнить? Звезды вверху. Луна спокойно движется по своей орбите, пересекая небо Мачу Пикчу, тени перемещаются. Эдуардо осторожно приближается…

А я размышляю, могу ли я восстановить родословное древо этих мужчин и женщин прошлого. Мы одна семья, конечно, потому что все пришли из одного места, нам принадлежит общее наследство.