Николай Сперанский - Дар шаманизма - дар волхования

Можно сколько угодно заявлять, что мы дурачили себя на городище безудержными фантазиями, разбавленными красным вином. Но если при этом появляется мистический опыт и новые знания, ставятся новые вопросы, которые ранее не возникали, то значит кудесничество оправдано как путь развития духа.

63. Шаманом не становятся, стуча в бубен в городских парках. Шаманом становятся в мире без людей, в дороге, полной риска и неожиданностей. В дороге появляется время для раздумий. Дорога просветляет разум. Дорога сама тихо рассказывает о путях, которые не были пройдены тобой, но которые прошла твоя душа.

Велеса… Есть земля, желанная для всех путников. Многие искали ее. Многие и находили. Русские люди странствовали в поиске чудесной священной земли — Беловодья, или как открылось мне однажды — Велесы. Русское Беловодье находили на Алтае, южнее Белухи, где текут реки: Берель, Бухтарма и Белая. Туда долгое время не могла дотянуться рука государевой власти. И туда уходили те, кто имел в душе закон, и хотел жить этим законом.

Шаман имеет в душе закон и волю следовать ему. Хотя вольной земли сегодня не осталось, у нас сохраняются такие места и такие двери, из которых открывается путь в иные миры, иные духовные измерения. Там востребован закон и воля шамана.

Таких дверей нет на исхоженных тропах. Но они обнаруживаются — порой достаточно свернуть лишь немного в сторону от проторенного маршрута. Они притягивают к себе желающих дерзнуть и имеющих шаманское предназначение — тех, кто, в конце концов, найдет свой мир и свою священную землю. Вхожи в такие миры не многие. Путь туда бывает тяжел и рискован. Но тот, кто оказался вхож — становится счастлив…

Есть такая дверь к северо-западу от Кен — озера. Там лежит вход страну Велесу.

От Почи идти двадцать километров на восток и еще на север два километра до Глубокого Озера. Стоит там деревня — пяток домов. Деревня нежилая. На горе — кладбище — ниже в ста метрах дома. Лишь в доме у озера живет дед, ловит рыбу.

— Как выйти через лес на реку? Дед долго кряхтел, соображал и потом почему-то сказал, что в этой деревне жили колдуны. Жили очень не дружно, и сейчас никого не осталось. В лесу у них были какие-то свои места. А мне надо идти по дороге дальше. Там и речка будет… При этом дед так долго возвращался к реальности и так медленно говорил, что я не стал ничего уточнять: с чего это он стал говорить про сосну, когда спрашивал я его про реку? Поблагодарил и пошел дальше.

Дорога прошла через деревню и снова ушла в лес. Потом дорога повернула к западу, и от того же места на север уходила чуть заметная тропа. Как указал дед — нужно идти прямо. Через двести метров на этой тропе, среди мелколесья, обнаружилась первая не вырубленная сосна. Сосна эта всех выше, но подходить к ней не надо. Перед ней другая — поменьше, с заостренной кроной как у кедра. Эту малую сосну вдруг очень захотелось обойти три раза, касаясь ее рукой и закрыв глаза. Будто какая-то истома взяла. Снял рюкзак. Чувствую — правильно поступаю. Взялся за ствол — опять правильно — как кто-то согласие дает. Гляжу — большая сосна вся вокруг заросла. А эта вся вокруг чистая — мох лежит, а чуть подальше — ручеек. Не это ли дедова река? Смотрю на небо. Чего-то сделать хочется. Обойду дерево, рукой держась. Вдруг глаза сами закрылись. Пошел кругом — три раза и сказал слово, которое сперва и не понял, да и сейчас только догадываюсь — что же оно обозначает. Трижды сказал: Велеса, Велеса, Велеса. И когда так три раза обернулся, глаза открыл, то как-то не по себе стало — неуютно. Как будто душа к телу не так приклеена. И лес тот, и рюкзак мой лежит, а что-то не так. Замечаю — свет какой-то чуть другой, не такой, как был. Сейчас обед, а тут как вечереет, темноты стало чуть больше. Вдруг еще понял: комаров не стало и тишина удивительная. Сам — слова боюсь сказать. Вроде бы ничего особенного не произошло, а страшно.

Когда человек один в лесу, то оживает внутри него какой-то сторож. Но дай этому сторожу волю, — и не будет покоя. Все будешь оглядываться, всматриваться, вслушиваться. Вот малина спелая, но мятая. Не человечье это дело — так малину бестолково мять и так плохо собирать. Ну-ка посмотри вокруг — а нет ли того, кто ее тут мял, прежде чем самому в тот же малинник лезть…

Ручей. Вода журчит по гальке. Нагибаюсь и осматриваю камешки, и вдруг обнаруживаю самородок. Золото! Торчащий наружу бочек камушка омыт водой и отдает табачно-желтоватым цветом. Трогаю его лезвием ножа, и он начинает испускать красно — желтое сияние. Долго соображаю, и наконец чувствую как внутренняя сила заставляет поискать таких камушков — капелек еще и еще.

Самородок был только один, зато табачного цвета чешуек в песке оказалось видимо — невидимо. Они осаживались на дно кружки, стоило поболтать в ней песок с водой очень недолго, а потом слить верхний слой…

Жесткая мысль остановила всю внутреннюю жадность и всю подчиненность желтому металлу. — Осторожнее. Этого не должно быть. Друг с Чукотки говорил — золото лежит там, где люди не живут. Здесь, на хоженом месте не может быть такого клада! Эта жила должна быть уже давно опустошена. И если я нахожу ее нетронутой, то это означает, что здесь до меня никого не было… Наверное, эта находка была моим испытанием. Но эта земля действительно изобилует драгоценными камнями и металлами.

Мой путь лежал дальше на север. Тропа вела через лес к двум озерам, связанным каменистой протокой. По описаниям здесь в пятидесятых годах рубили лес. Но лес выглядел таким, будто по нему и за сто лет нога человеческая не ступала; не было ни зарубок, ни пеньков. Нижние ветви елей тут никто не ломал. У толстых елок сухие веточки начинались от самой земли, и они были обтерты лосиными боками. Внизу под ними чернела тропинка со следами копыт. Она вывела к заливу с черной водой. Прямо напротив меня в воду уходила гранитная скала, по которой к небу взбегали тонкие и высокие сосенки. Дальше за ней стоял вековой бор.

Здесь на берегу стал готовить обед. Подкладывая в костер веточки, вдруг выяснил, что могу держаться за горящую их часть. Пальцы не обжигались. Казалось удивительным держать ладонь в пламени, которое чувствовалось как поток теплой воды, только снизу вверх. Когда край куртки задымился, только тогда, испугавшись, выдернул руку из пламени. Осмотрел ее, окунул в воду, плеснул водой в костер и он зашипел, как полагается. Тогда еще раз зачерпнул воды, уже двумя руками и плеснул воду себе в лицо.

Вода была как и огонь — комфортной температуры. Мысль, что я не горю — вновь помутила разум. Еще раз осмотрел руку. Снова стало появляться ощущение, что мое тело — не мое, а чужое. Еще и еще раз споласкивал лицо и волосы, окунал голову в воду, и обтирал полотенцем. Потом обтер руку насухо и с опаской: сперва чуть — чуть, а потом смелее взял в руку уголек. Он тлел у меня на пальцах. Дымил, светил изнутри красным, но не жег. Растер его. Чувства ожога по-прежнему не было.