Джозеф Кемпбелл - Мифы, в которых нам жить

После первого из них, встречи с циклопами и бегства из ужасной пещеры, которое обошлось команде дорогой ценой, последовал краткосрочный подъем: паруса Одиссея наполнились ветрами Эола. Восторги поутихли с наступлением мертвого штиля, когда все двенадцать судовпришлось до изнурения тянуть на веслах. Так друзья добрались до острова лестригонов; эти людоеды пустили одиннадцать кораблей на дно, и могучий Одиссей, столкнувшийся с высшими силами, которые былиему не по зубам, удрал с перепуганными спутниками на последней Лодчонке. В море по-прежнему царил штиль, и они отчаянно гребли, Я не заметили полоску суши, где суждено было развернуться главным событиям всего путешествия. Это был остров «светлокудрявой» нимфы Цирцеи, превращающей мужчин в свиней.

С такой дамочкой наш изрядно присмиревший герой уже не мог по-хамски дать себе волю: она явно превосходила его силой. К счастью для прославленного громилы, очень вовремя появившийся бог тайн Гермес, хранитель и проводник перерождающихся после смерти душ, успел помочь Одиссею и советом, и чарами. Вместо того чтобы обернуться свиньей, великий мореплаватель попадает — благодаря пособничеству Гермеса — на ложе Цирцеи, и нимфа отправляет его в подземный мир, где скитаются тени предков. Там Одиссей встречает, помимо прочих, слепого мудреца-прорицателя Тиресия, в ком слились мужские и женские познания. Проведав все, что только удалось узнать, Одиссей уже совсем иным возвращается к прежде опасной нимфе, которая становится теперь его наставником и попечителем.

Цирцея направляет Одиссея на остров Гелиоса, ее отца, но там, близ источника всемирного света, разбивается о скалы последнее судно, команда гибнет, и неумолимые течения относят выброшенного в море одинокого Одиссея назад в повседневность, к обычной жизни и земной жене Пенелопе… если не считать, конечно, восьмилетней жизни с другой женой, нимфой Калипсо, и еще одной, более краткой, задержки на острове прекрасной Навсикаи и ее отца, откуда погруженный в глубокий сон путешественник по ночному морю — уже целиком и полностью подготовленный к грядущей роли заботливого супруга и отца — добирается, наконец, до родных берегов.

Примечательная особенность этой великой поэмы о внутренних скитаниях среди ночных вод заключается в том, что странник нигде не желает остаться навсегда. В стране лотофагов спутники Одиссея, отведав сладких яств, лишились мечтаний о доме, но Одиссей силой усадил их, плачущих, на суда, привязал к скамьям и умчался прочь. Даже во время идиллической жизни на острове Калипсо Одиссей частенько выходил один на берег и тоскливо глядел в сторону родины.

Джесси Уоткинсу тоже удалось в конце концов отличить себя, обычного человека, от душевнобольного в психиатрической лечебнице. Поворотным событием в путешествии его античного прообраза было крушение последнего корабля у берегов острова Солнца, в самой дальней точки его пути. В плавании современного моряка переломным переживанием отмечающим дальний предел путешествия, тоже стало зрелище ослепительного света. Столкнувшись с ним, Джесси Уоткинс понял что, является не только перепуганным безумцем на грани гибели, но и темздравомыслящим человеком, каким был недавно, дома, до своего психического ухода от обычной жизни. Мы уже знаем, что спасение пришло когда он сел на краю постели, сцепил пальцы и повторял привычное нормальное имя своей личности — пока не вернулся к ней, словно ныряльщик, чья голова показалась из-под воды.

Самым распространенным и вполне уместным мифологическим образом, олицетворяющим такое возвращение, остается понятие «нового рождения», появления на свет в новом мире. Именно этот символ пришел на ум нашему самоисцелившемуся больному сразу после неожиданного выздоровления: «Я почувствовал вдруг, что все вокруг намного реальнее, чем казалось прежде: трава зеленее, солнце ярче, а люди по-настоящему живы. Я видел все гораздо отчетливее, начал яснее различать хорошее и дурное. Я вообще стал больше замечать».

«Теперь трудно не согласиться в тем, что от подобного путешествия вовсе не нужно лечить, — добавляет доктор Ленг в комментарии к рассказу Уоткинса, — ведь это естественный путь исцеления от нашей собственной ужасной отчужденности, именуемой нормальностью».

Его вывод практически полностью совпал с мнениями доктора Перри и доктора Сильвермана, высказанными в упоминавшихся ранее статьях. А совсем недавно я узнал, что эта идея родилась еще в 1902 году, когда Карл Юнг опубликовал работу «О психологии и патологии так называемых оккультных явлений».

Подведем итоги: внутренние путешествия мифологического героя, шамана, мистика и шизофреника по существу совпадают, а возвращение или выздоровление воспринимается при этом как новое рождение — появление, так сказать, «дважды рожденной» личности, уже не скованной горизонтами повседневности. Сейчас уже известно, что это лишь отражение более обширного «я», а задача его — внесение энергий архетипической системы инстинктов в плодотворный спектакль, который разворачивается здесь и сейчас, в пространстве и времени, в обыденных обстоятельствах. Человек уже не боится ни природы, ни ее не менее чудовищного детища, общества, — а по-другому и быть не может, иначе людям просто не выжить. Обновленная личность пребывает в согласии, гармонии, ладу со всем вокруг. Вернувшиеся из такого путешествия рассказывают, что жизнь их стала богаче, здоровее и радостнее.

Главная проблема, судя по всему, заключается в том, как пройти этот путь — возможно, неоднократно, — без кораблекрушения. И решение вовсе не в том, чтобы просто не позволять человеку сходить с ума. Лучше заранее рассказать ему хоть немного о том, куда он попадет и какие силы там встретит, — дать своеобразное волшебное заклинание, позволяющее распознать, подчинить и использовать эти энергии. Одолев фафнира, Сигурд делает глоток драконьей крови и тут же сознает, к своему удивлению, что начал понимать язык природы — как собственной, так и внешней. При этом он вовсе не превращается в дракона, хотя его новообретенный дар объясняется, конечно, драконьими силами. Впрочем, Сигурд теряет над ними власть, как только возвращается в обычный человеческий мир.

Путешествие всегда таит в себе угрозу того, что в психологии называют «разбуханием»; именно оно нередко овладевает психотиком. Он начинает считать самого себя тем, что видит, отождествляет наблюдателя с наблюдаемым. Ловкость заключается в том, чтобы сознавать объект, не теряясь в нем, и постичь, что каждый человек может помочь друзьям и врагам, стать для них своеобразным спасителем, но не самим Мессией. Мы — отцы и матери, но никак не Богиня Мать или Великий Отец. Когда подрастающая девочка начинает замечать чарующее влияние своей распускающейся женственности на других, но приписывает эту заслугу самой себе, это уже легкое сумасшествие, так как отождествление ошибочно. Причиной восторга окружающих является не ее изумленная крошечная душа, а чудесное преображение облекающего личность тела. Мне вспоминается услышанная когда-то японская пословица о пяти стадиях человеческого развития: «В десять — зверек, в двадцать — безумец, в тридцать — неудачник, в сорок — мошенник, в пятьдесят — преступник». Я бы добавил, что в шестьдесят, когда все перечисленное уже позади, человек начинает давать советы друзьям, а в семьдесят, когда ему ясно, что слова всегда толкуют превратно, он умолкает, и потому его принимают за мудреца. «В восемьдесят, — заключает Конфуции, — я знаю свои корни и стою твердо».