Пантес Киросон - "Очевидцы бессмертия"

Среди них я нашёл и таких, которые пострадали за свою веру, С ними я сдружился, а они обо мне многое рассказывали верующим в городе.

Истёк месяц моих каторжных работ. Я, наконец, заслужил нечто более ценное, чем жалованье и похвалу, – справку конторы, что я работаю на лесоразработках. Эта бумажечка была моим первым оборонительным оружием против ГПУ. Она могла успокоить бдительное око власти.

С этой справкой я, по совету моих братьев по вере и горю, отправился в город. Мне дали адреса людей, которые встретили меня более чем радушно и дали приют.

Я посетил их религиозные собрания. Собирались очень боязливо. В беседах с опаской высказывали свои религиозные убеждения. Собрания верующих, молитвенные дома и церкви тогда ещё не закрывали, но уже всё крепче и грубее преследовали верующих, людей, которые не скрывали своих религиозных убеждений. Их травили комсомольцы, профсоюзы и партийное начальство на службе. С верой уже нужно было уходить в «подполье».

Во всяком религиозном культе при совершении обряда и проповеди кто-то должен начать церковную службу, проповедь или беседу на духовную тему, о Боге и Правде. И вот этому-то человеку и грозила масса бед. Во-первых, он объявлялся «служителем культа»; во-вторых, его лишали избирательного голоса; в-третьих, как «лишенца» облагали непосильными налогами, штрафами, а то и просто ссылали на принудительные работы в лес.

Люди боялись отправлять службу Господню, страшились про износить проповеди, открывать беседы, чтобы не попасть в страшный разряд «лишенцев».

А в итоге – церкви не закрываются, а священнослужителей и молящихся мало или вовсе нет. Городок Ленкорань был невелик и насчитывал всего-навсего двенадцать тысяч жителей. Некогда, ещё до революции, он был местом ссылки всяких «сектантов» и «еретиков». Коренного мусульманского населения в нём не больше девяти тысяч, а остальные – бывшие ссыльные за веру: молокане, староверы, субботники и русские, принявшие еврейскую веру и закон Моисея. Была там и немецкая колония со своей кирхой, были и штундисты-баптисты, и православные, и магометане.

Я обнаружил, что в этом крошечном городке собраны многие толки веры в Бога, с которыми я жаждал познакомиться. Я неведомой мне силой был приведён на некий перекрёсток, откуда расходилось множество дорог на поиски Истины.

Я покинул лес и перебрался в город. Жил я у одного верующего человека, много читавшего Библию и ожидавшего, что скоро Господь придёт на землю судить беззаконников. Он жил на краю городка, в так называемом «Форштате», там было несколько русских домов по-над Каспием. Человек тот был популярен в городе и обрёл уажение от властей и своего начальства.

Мы с ним скоро сблизились по духу. Он был одинок, и взял меня к себе на квартиру, и стал мне братом и отцом. Помог мне одеться и обуться, ибо я в лесу всё на себе истрепал.

Но чтобы мне прописаться на жительство, надо было, конечно, заявить об этом в милицию. Мой знакомый, Василь Попов, которого я называл братом, пошёл со мной в милицию и выдал меня за своего родственника, будто бы приехавшего к нему помогать конопатить щели в баржах. Брата Василия в милиции знали хорошо и считались с ним. Он был старым и опытным мастером по стройке барж;, редкостным специалистом. Благодаря ему меня и зарегистрировали, и я стал законным жителем Ленкорани.

Когда я стал посещать собрания верующих, там меня не раз просили рассказать о Боге, о пути спасения и т. д. А когда я отказывался, меня уговаривали, указывая на то, что я чужой в городе и меня власти ещё не знают, да к тому же я – рабочий, а они, мол, «бывшие», и боятся быть сосланными в Сибирь. Я начал беседовать с братьями и сестрами по вере как умел, по Евангелию. На собрания людей стало приходить всё больше и больше, особенно немцев-колонистов. Они очень любили беседовать на Евангельские темы и жаловались, что их пастор из страха перед преследованиями совсем перестал произносить проповеди. Как-нибудь отслужит – и скорей уходит! Разумеется, зоркий глаз агентов безбожной власти не оставил без внимания мою духовную работу и порыв веры моей, хотя я никогда не вёл таких бесед, которые нарушали бы законы той власти.

Но, очевидно, даже такие слова, как «Христос» и «Евангелие», уже угрожали существованию советской власти. А власть эта не терпела не только христианского учения, но и любого учения о правде, любви и истине. Любое учение, кроме марксизма, было для неё «враждебной идеологией классовых врагов», «пропагандой врагов народа» и т.д. Ни один правоверный партиец не смел даже и подумать, что «трудящийся» мог найти истину, благо и правду вне писаний «вождей пролетариата». Для подлинного «советского патриота» религия была только опасный яд, церковь служила «классовым интересам» капитала и буржуев, а Бога не было и не могло быть в стране «победившего пролетариата».

По-видимому, они приметили и меня, грешного, что я хочу быть праведным и проповедую людям веру в Бога, любовь друг к другу, добродеяние и стремление к вечной жизни. Меня, правда, не сразу тронули, но следили. А я жил и жил, ничего не ведая, не зная, что враг мой не дремлет. Быть может, если бы я в то время призадумался над тем, как должны относиться большевики к моим проповедям, я понял бы, что мне грозит. Я вёл проповеди по Евангелию, но по Евангелию виднее всего была неправда и всё беззаконие советской власти. Да, они уничтожили богачей и эксплуататоров, но на их место посалили всемогущего погонщика и эксплуататора – партийца. И этот новый власть имущий ещё хуже капиталиста угнетал, насиловал, мучил и обманывал народ. А так как учение Христа обличало всякое беззаконие, всякое насилие, обман и грех, то для большевиков и проповедующий веру в Бога, и верующий были врагами.

Они уже знали всё обо мне, кто я, откуда и что я уже сидел здесь в тюрьме. И не ведаю до сих пор: как они всё разузнали? Быть может, навели справки в моём родном селе или нашли мои следы в архивах, в бесовских книгах своих, где записан всякий грех против них каждого жителя страны…

Я жил в те дни в счастливом неведении, не чувствуя, как медленно стягивается вокруг меня кольцо опытных охотников на живого человека.

В те дни я много размышлял о Боге и вечной правде, и душа моя была полна муки при виде страданий и горя людей. В жизни я и сам страдал уже не раз. Первое моё великое страдание души было, когда я потерял веру и остался без Бога. И казалось – нет жизни без Бога, и приходил я в страшное отчаяние и безысходную скорбь.

Потом я снова обрёл Бога, веру в Него, и был так рад и счастлив, что мне казалось, будто вся истина и правда Божья мне уже известна. Я был охвачен таким огнём веры, что не мог и допустить существования в Священных Писаниях чего-нибудь, противоречащего той истине, которую нам следует искать на земле. Не мог допустить я и того, чтобы в Библии не было разгадки на всё то непонятное, что творилось сейчас на земле.