Михаил Найми - Книга Мирдада. Необыкновенная история монастыря, который когда-то назывался Ковчегом

Проснулся от того, что чьи-то руки его коснулись, и раздался голос: «Восстань, о путник! Уж видна вершина. Весна тебя заждалась».

Тот голос и рука принадлежали прекрасной деве, божьему созданью. Ее одежды белые сияли. И путнику она протягивала руку, и он тотчас с земли поднялся, усталости как будто не бывало, и тело сил полно. Узрел вершину и ощутил он аромат Весны. Он сделал шаг, и тут он вдруг проснулся.

Что ж Майкайону оставалось делать, когда он обнаружил, что лежит в постели, и вокруг — все те же стены, а образ девы той еще хранится под веками его, и помнит сердце ту свежесть лучезарную вершины?

Майкайон {как ужаленный): Но этот сон приснился мне. Это мой сон. Это я видел ту девушку и ту вершину. Теперь их образы преследуют меня и не дают мне покоя. Я стал чужим самому себе. Из-за него Майкайон больше не узнает Майкайона.

Но сон приснился мне вскоре после того, как тебя увели в Бетарскую тюрьму. Как же ты мог рассказать его во всех подробностях? Что ты за человек, для которого даже сны людские — как открытая книга?

Ах, какая свобода там, на вершине! Как прекрасна та девушка! И как тускло и невзрачно все остальное в сравнении с ними! Моя душа покинула меня ради них. И только в тот день, когда ты вернулся к нам, и я увидел тебя, моя душа воссоединилась со мной, и ощутил я себя сильным и спокойным. Но потом то видение снова посетило меня и увело от меня самого, будто на невидимом аркане.

Спаси меня, о мой Великий Брат! Я изнываю от тоски по тому видению.

МИРДАД: Не ведаешь, о чем ты просишь, Майкайон. От своего спасителя ты хочешь ли спастись?

Майкайон: Я хотел бы, чтоб прекратилась невыносимая пытка — чувствовать себя бездомным в таком родном и уютном мире. Я хотел бы оказаться на той вершине, вместе с той девушкой.

МИРДАД: Возрадуйся же, сердце твое чисто и тронуто Великой Ностальгией, а это верный знак, что ты отыщешь страну свою и дом, и на вершине с той девушкой пребудешь.

Абимар: Умоляем тебя, расскажи нам еще о Ностальгии. Как сможем мы ее узнать?

МИРДАД: Она подобна призрачным туманам. Из сердца изливаясь, она с тем сердцем вместе утекает, как тот туман, что на море спустился, скрывает вместе с морем берега.

Туман, лишая ясности виденья, все превратит в туман. И Ностальгия лишает сердце чувств, собой заполнив. На вид она бесцельна, бесформенна, слепа, как тот туман. Но как туман, что полон форм неясных, она видна и цель ее ясна.

И схожа Ностальгия с лихорадкой. Как лихорадка, вспыхивая в теле, лишает тело сил и вместе с тем сжигает яды, что его терзают, и Ностальгия, зарождаясь в сердечной ране, истощает это сердце, но поглощает тщетность, суету и все излишки.

Она как вор. Ведь вор тайком, украдкой лишает жертву груза, владельца заставляя сожалеть о нем. Она, прокравшись в сердце, ношу непомерную его тайком уносит, оставляя его о том жалеть, и сердце неутешно, и тяжело ему от легкости такой.

Широк и зелен берег, где женщины, мужчины поют, танцуют, трудятся иль плачут, дни проводя свои. Но грозен огнедышащий их Бык, что падать ниц их вечно заставляет, и песни запихнуть им в горло хочет, и склеивает веки их слезами.

И широка, и глубока река та, что к берегу другому не пускает. И ни один из них не может реку эту преодолеть, ни вплавь и ни на лодке. И лишь немного есть таких, что в мыслях осмелятся туда переместиться. Почти же все желают оставаться на этом берегу, где есть возможность крутить любимые колеса Времени.

У человека с Ностальгией в сердце нет Времени, нет колеса. И в мире, спешащем, вечно занятом делами, страдающем от времени нехватки, лишь у него нет дела, и никуда он не спешит. Среди народов разных, одетых в многоцветные одежды, на разных говорящих языках, с обычаями разными, себя он видит голым, немым и неуклюжим. И не умеет с ними он смеяться, и слезы их делить никак не может. Они же получают наслажденье, едят и пьют вокруг него. Но он не ест, не пьет, ведь вкус ярчайший будет ему пресным.

И все вокруг встречаются друг с другом иль поисками заняты друзей, а он один, как перст, бредет по жизни, один он спит, один мечтает, один он видит сны. И все вокруг мудры и знают тайны, а он один неискушен и глуп. У всех есть место на Земле родное, и каждый прославляет свой очаг, а у него нет места, о котором он мог бы песни петь и о котором сказать бы моп то Родина моя. Ведь взгляд его сердечный на брег другой направлен.

Сомнамбулой он кажется в том мире, который будто бодрствует. Он увлечен виденьем, которое никто из тех, кто рядом, не может ни увидеть и ни сердцем ощутить. Они к нему с презреньем относятся, плечами жмут, и тычут в него они, смеясь. Но если страшный их Бог — тот Бык, огнем вокруг палящий, на сцену вдруг опустится с небес — тогда все те, что прежде так надменно плечами пожимали, на колени покорно упадут, а он, чужак им, над ними воспарит на крыльях веры и к берегу другому улетит, к подножию вершины каменистой.

Пустынны и унылы земли те, которые лежат под ним. Но крылья, несущие его, сильны и быстры, и не дадут упасть ему.

И мрачная гора угрюмо встретит его у ног своих. Но сердце Верой исполнено, оно неукротимо, бесстрашно в путь зовет его.

Усеяна камнями, извилиста, почти неразличима тропа, что вверх ведет. Но руки веры его тверды, и быстры его ноги, и взгляд остер, и потому отважно взбирается он ввысь.

В пути встречает он мужчин и женщин, желающих идти дорогой ровной. То женщины, мужчины, кто отводит для Малой Ностальгии место в сердце, достичь они вершины светлой жаждут, но проводник их слеп и хром. Ведет их вера, но основана та вера на том лишь, что их глаз способен видеть, а ухо — слышать, чувствовать рука и нос вдыхать. Одни едва достанут до лодыжки, другие до колен горы дойдут, вскарабкаться до бедер смогут третьи, и кто-то к талии с трудом взберется. Но все они свершают восхождение без Веры, и все, рано или поздно, соскальзывают вниз, и даже мельком не кинут взгляд на светлую вершину.

И разве может глаз увидеть все, что можно видеть, разве может ухо услышать все, что только можно слышать? И разве руки ощущают все, что можно ощущать? А вкус и запах? И только если Веру, что родило Воображение божественное, в помощь они зовут, тогда их чувства полны по-настоящему, увидят и услышат, и запахи, и вкусы ощутят, и станут тогда чувства лестницей к вершине.

Те чувства, что Веры лишены, вести не могут, и не берите их в проводники. И хоть дорога, что они укажут, покажется вам ровной и широкой, на ней лежат коварные ловушки. И кто, идя по ней, вершин Свободы достичь стремится — либо погибает, либо скользит назад, туда, к подножью, откуда начал путь свой. Там, страдая, залечивает раны, собирает свои он кости.

Охваченные Малой Ностальгией, построили они свой мир на чувствах, но вскоре он им показался душным и тесным, и тогда они решили, что нужно мир пошире отыскать, где больше будет воздуха, пространства. Но нет чтоб взять другие материалы иль мастеров других нанять — все те же чувства в распоряжении у них, все те же строители и мастера. И только этот новый мир построен, как сразу он становится и тесным, и воздуха лишенным, и тоскливым. И этот мир спешат они разрушить, чтоб возвести другой на том же основаньи. И постоянно так, все время строят и разрушают, только дом, в котором им было бы уютно и свободно, тот дом, который видится во сне им, никак не получается построить. Ведь, желая избежать обмана, обманщикам доверятся они. Подобно рыбе, что прыгает в огонь со сковородки, бегут они от малых миражей лишь для того, чтобы в мираж побольше поверить и вновь обманутыми быть.