Ирина Cмородова - Заговоры печорской целительницы Марии Федоровской на любовь нерушимую и верность голубиную

Заговоры и заклинания, а также всевозможные обряды народной магии — вещь удивительная. Они как будто живут своей жизнью. До поры до времени их знают только посвященные, а потом они всплывают на поверхность жизни, становятся многим известны. Если использовать их с умом и по делу — помогают. Если кто-то займется ими не подумав или из любопытства, может только навредить и себе, и окружающим. Всегда хорошо подумайте, прежде чем их использовать. Потому что, творя магическое действо, вы перестраиваете сложившийся мир. А в мире все взаимосвязано. И если поменяется что-то одно, это вызовет неизбежную цепную реакцию перемен. Готовы ли вы взять на себя ответственность за любые перемены, которые произойдут после вашего действия? Готовы ли принять их и жить далее с ними? Готовы ли отказаться от дорогих вам людей и сблизиться с теми, с кем сближаться не было в ваших планах (это может произойти; произойти после магического действа, пусть кажущегося вам совершенно невинным, может в принципе все, цепная реакция всегда непредсказуема)? Действительно ли вы не можете достичь того, чего страстно желаете обычными, немагическими способами? Так ли необходимо задействовать непонятную и непредсказуемую энергетику заговоров и ритуалов? Никогда не ставьте экспериментов с заговорами, относитесь к ним очень серьезно, прибегайте к ним только в особенных ситуациях. Не пренебрегайте личной защитой — обязательно принимайте меры, чтобы ваше действо не обернулось против вас.

Это предупреждение я обязалась писать в начале каждой книги заговоров печорской целительницы Марии Федоровской. Она просила меня обязательно оповестить всех читателей, что нельзя всем этим заниматься просто так. Только по большой нужде и необходимости. Только беря на себя ответственность за все, что произойдет далее.

Мне было двадцать лет, я училась в университете и ездила в фольклорную экспедицию в Коми АССР, на Печору, в маленькие деревушки усть-цилемского района. Собирали старообрядческие песни, заговоры, обряды. Старо обрядцы — удивительные люди. Они хранят культуру и воззрения XVII в., стараются одеваться в одежду, отшитую по фасонам их далеких предков, которые после церковного раскола переселились на Север. Старообрядцы не признают технического прогресса, не пользуются никакими бытовыми приборами. Стоит больших усилий разговорить их — они настороженно относятся к «чужим», даже не едят с людьми другой культуры из одной посуды. И тем не менее контакт возможен: надо искренне интересоваться их устоями, расспрашивать о том, что им по-настоящему близко, осуждать проделки патриарха Никона, введшего новый церковный устав, вспоминать сожженного заживо протопопа Аввакума — культовую для них фигуру. Нас специально учили общаться с носителями старой культуры; каждый из нас должен был приготовить рассказ об университете и о том, как важно собрать и сохранить образцы народного творчества — в этом рассказе непременно должно было присутствовать нечто трогательное, чтобы расположить к себе старообрядцев. И вот во время экспедиции я познакомилась с Клавдией Сергеевной Федоровской, местной знахаркой. К ней никто из наших не хотел идти, говорили, очень строгая. И то сказать, она хоть и старая, а всегда ходила с прямой спиной, в специальном печорском сарафане, на голове — платок, говорила громко, на всю улицу, как кричала. Я на нее посмотрела-посмотрела, и меня взяло любопытство. Ну что за дела такие, все ее боятся, стороной обходят. А она, наверное, больше всех во всей Усть-Цильме знает всяких песен, да быличек, да сказок. А уж заговоров — и само собой, она ж вроде как колдунья! И я решила, что обязательно добьюсь того, чтобы она со мной поговорила и что-нибудь важное для нашей фольклорной экспедиции позволила мне записать со своих слов. Стала я к ней ходить. Сначала она меня гнала из дому, даже пугала, кричала на меня, что «отхлещет вицей» (грубой суконной рукавицей), что меня «шишок послал» (черт). Однако я не сдавалась. Три дня подряд приходила к ней, кроткая, в длинной юбке и платочке (для работы со старообрядцами необходима такая форма одежды; с простоволосой женщиной в брюках они категорически не станут иметь дела). На третий день Клавдия Сергеевна пригорюнилась, села на крылечко, подняла на меня свои старые, мудрые глаза, внимательно посмотрела и негромко сказала: «Ну цо ходишь, девка, цо ходишь? Извелася вся и меня извела. Цо надо-то тебе от меня?»

Мне показалось, что она посмотрела мне прямо в душу. И тут мне стало ясно, что не буду я с ней «работать», как с прочими респондентами. Не нужен мне от нее никакой фольклорный материал! Тут другое! Я почему-то сразу поняла, что она мне поможет, нужно только попросить о помощи. Я тогда страдала от безответной любви и не знала, что с собой делать. А тут просто в голове щелкнуло: вот он, случай обратиться к человеку, который все может, любую беду руками разводит! И я вместо того, чтобы рассказывать об университете и наших фольклорных изысканиях, вдруг, неожиданно для себя, выпалила: «Тяжело мне, Клавдия Сергеевна. Сердце разрывается от тоски любовной. Не могу ни есть, ни пить, ни спать. Все о нем да о нем думаю. Света белого не вижу. А что делать, не знаю. Помоги».

«Вот я и вижу, не просто так ты ходишь тут. Пошли в дом». И она повернулась и пошла, не сделав никакого приглашающего жеста. Мне стало не по себе, страшновато. Но я пошла за ней. В темных сенях Клавдия Сергеевна велела мне разуться. По полу тянуло холодом. Помню, я подумала: «Дует». Дверь низкая. Комната за ней маленькая, с закопченными стенами и потолком. И тоже по ногам как стужей тянет, хоть вроде и натоплено. В углу — старообрядческие иконы, все черные. Лампадка теплится перед ними. На столе, покрытом старой, но чистой клеенкой, старинная книга с торчащей из нее кожаной закладкой. Связка неказистых тоненьких церковных свечек. Пахнет чем-то сладковатым, то ли ладаном, то ли травами. По стенам их пучки развешаны. Оконца маленькие, какие-то полупрозрачные, как слюдяные. На подоконнике в горшке сиреневая травка полосатая. Давно не беленная печка. На припечке серая кошка сидит, жмурится, тепло ей. «Садись», — велела Клавдия Сергеевна. Я присела на колченогий табурет у стола, она сама — на скамью напротив. Водрузила на нос старые очки, открыла свою книжку, забормотала: «Исуса Хрис та, сыне Божий, помилуй мя, спаси и сохрани, убереги в волях и неволях, в долях и недолях, от глаза черного, от смерти неминучей, от чирьев и родимцев, от всего худого и сведи все худое в землю, в горючий песок, под камень-анадырь, под гремучий ключ. Ныне и присно и во веки веком. Аминь». Она трижды осенила себя старообрядческим двуперстным знамением, закрыла книжку, сдвинула вниз очки, словила мои глаза и сказала: «Говори».