Виктор Меньшов - Русские провидцы и предсказатели

Св. Прокопий Устюжский Xll-XIV вв. (?)

Первым настоящим юродивым на Руси принято считать Христа ради юродивого святого Прокопия Устюжского.

Настоящее имя его навсегда утеряно в веках и вряд ли удастся установить его, по крайней мере до тех пор, пока мы не научимся путешествовать во времени, поскольку первое житие Прокопия было написано в XVI веке. В житии этом немало несоответствий: годом кончины Прокопия называется 1302 год, а описываемые события происходят то в XII, то в XV столетии. Впрочем, житие тем и отличается от обычного жизнеописания, что в нем каких только чудес не происходит.

Согласно житию Прокопий был богатым купцом, по происхождению – немцем католического вероисповедания, «от западных стран, от латинска языка, от немецкой земли». Немцами же в те времена часто называли практически всех иностранцев, независимо от национальности. В молодости он жил и торговал не в Устюге, а в Новгороде, где со времен легендарного Садко селились богатые гости – иноземные купцы.

В Новгороде он пленился «церковным украшением»: красотой величественных храмов, звонами, торжественностью икон и православным богослужением. Очарованный этой величественной красотой, он принимает православие. Как и положено в таких случаях будущему святому, раздает все свое имущество бедным, в обители преподобного Варлаама Хутынского принимает крещение и становится иноком.

Вскоре Прокопий «приемлет юродственное Христа ради житие и в буйство преложися». То есть принимает на себя подвиг юродства Христа ради, притворившись безумным.

Подвиг юродства – тяжелейший из принимаемых на себя трудов во имя Господа, без благодатной помощи свыше этот подвиг вынести было невозможно. Это подвижничество требовало не только силы духа, но и незаурядных физических свойств человека, крепости не только духовной, но и телесной, поскольку юродивые проводили большинство времени на улице, ходили полунагие в любые, самые жуткие морозы.

Поскольку Прокопий на Руси был первым юродивым, новгородцы не знали о том, что это он «понарошку» чудит, и посчитали его действительно сумасшедшим. А поскольку впал неосмотрительный Прокопий не просто в блажь, а в «буйство преложися», то новгородцы, по их разумению, для его же блага несколько раз «успокаивали» не в меру буйного юродивого, задавая ему трепку.

Где же было явиться первому в России юродивому, как не в Новгороде? Город этот стал с тех пор родиной русского юродства. Все известные русские юродивые XIV и начала XV века или жили в Новгороде, или были выходцами из этого города.

Здесь «буйствовали» в XIV веке юродивые Николай (Кочанов) и Федор, неистовыми драками между собой вразумляя горожан, издеваясь над новгородской «демократией», при которой решения принимались в кулачных боях, стенка на стенку, на мосту через Волхов. Чья взяла – того и правда. Указывая на нелепость этого обычая, жившие на разных берегах Волхова юродивые – Никола на Софийской стороне, Федор на Торговой, – постоянно бранились через реку. Когда один из них пытался перейти Волхов по мосту, другой гнал его назад, крича:

– Не ходи на мою сторону, живи на своей!

Во время этих представлений юродивые порой так увлекались, что, награждая друг дружку тумаками, носились якобы по воде, как посуху. Но юродивые Никола и Федор жили много позже крещеного немчина Прокопия, которого жители не привечали и, вместо того чтобы прислушаться к вразумлениям юродивого, сами старались его «образумить».

Отлежавшись после очередного «вразумления» скорых на руку новгородцев, Прокопий отпросился у Варлаама в «восточные страны» и покинул не понявший его Новгород. Однако путь его лежал в «великий и славный» Устюг, выбранный все за те же «церковные украшения».

Вы были в Великом Устюге?! Если не были, зря: насмотревшись на красоты северного древнерусского зодчества легко понять изменившего католической вере немца, ставшего зваться Прокопием.

Идет он с тощей котомкой за плечами, едва прикрытый худой одежонкой, в руках – три посоха сразу. А что тут возразишь-скажешь – юродивый, имеет право. Идет он по тому, что называется у нас дорогами: по непролазной грязи, болотам, продирается сквозь лесные чащобы, отбивается посохами от зверей лютых. За вид свой дикий и поведение «непотребное» от людей православных терпит обиды многие, «досаду и укорение и биение и пхание». У нас, как известно, в ухо дать – не копеечку подать, всегда пожалуйста. А Прокопий терпит, не жалуется: взвалил на плечи тяжкий крест юродства – неси молча.

Идет упрямый немец, крещенный в православие, вместо копеечки оплеухами одариваемый, вместо ночлега теплого на паперти спящий, в лесу, как зверь дикий, в палую листву зарывшись, а то и вовсе на голой земле. От богатых милостыню не принимает, поскольку денег, неправдой нажитых, касаться не желает, а бедным и подать ему нечего, если только хлебца корочку. Да и то черствую. А ему и того достаточно.

Шел он от лета до зимы. Однажды в пути застала его стужа лютая, от мороза птицы на лету замерзали, на землю падали. Просился Прокопий на ночлег, стучал во все избы, никто даже в окошко не выглянул. Хотел юродивый к овцам в овин забраться, хотя бы около них погреться, мужики его чуть не прибили, едва ноги унес. За околицей увидел в яме стаю собак бездомных, друг к дружке прижавшихся, от мороза скулящих, хотел к ним пристроиться, с ними теплом поделиться, от них самому согреться. Но даже собаки его не приняли, пасти оскалили, зарычали, выскочили из ямы, последнюю одежонку на юродивом порвали, едва он от них посохами своими отбился.

Побрел далее, а в чистом поле ветер во все прорехи забирается. Совсем окоченел Прокопий, увидал стожок сена, думал в него зарыться, да куда там, заледенело сено так, что пучок не оторвешь. Сел отчаявшийся юродивый возле стожка, слеза, морозом выжатая, на щеке замерзла, снегом его заметает, одно осталось – пропадай-знай.

Смирился юродивый, глаза закрыл, в беспамятство впал, сам себе шепотом отходную читает. И в тот самый момент, когда холод ледяной иглой до самого сердца достал, повеяло вдруг откуда-то неземным теплом, раздался над головой замерзающего тихий шорох. Думал он, это поземка шуршит, заметая его снегом, открыл глаза и видит, что это светлый ангел белые крылья распростер, наклонился над Прокопием. Коснулся ангел его лица перстами горячими, согрелся и восстал распрощавшийся с бренной жизнью юродивый.

Прокопий об этом чуде поведал только пригревшему его Симеону, клирику соборного храма в Устюге, да и с того клятву взял никому о том чуде не рассказывать до самой кончины Прокопия.