Алан Уотс - Природа, мужчина и женщина. Путь освобождения.

Хотя дьявол также представляется нам в мужском обличье (как ангел Люцифер, он есть чистый дух), следует отметить, что его популярной разновидностью является бог Пан — веселый дух земли и плодородия, эталон природной красоты. Его царство, ад, лежит глубоко в недрах земли, где все темно, бессознательно и разительно отличается от ясного неба вверху. Мы можем бесконечно продолжать перечень популярных образов, сравнений и обычаев, которые связывают божественное и благое с мужским началом, а природу — со всем материальным, порочным, сексуальным и женственным.

Однако суть этих вопросов начинает проясняться, когда, рассматривая природу в китайском смысле как спонтанность ( цзы-жань ), мы начинаем понимать, что противостояние духа, с одной стороны, и природы и сексуальности, с другой, — это противоположность сознательной воли или эго всему тому, что не поддается ее контролю. Сексуальное воздержание считается во многих случаях необходимым условием повышения уровня сознания именно потому, что наше сознание, каким мы его знаем, является в значительной степени результатом ограничения. Это можно видеть, если внимательно вчитаться в рассуждения св. Августина о спонтанности сексуальных проявлений:

«Постыдными» движения этих членов называются потому, что не подчиняются наказу воли, а происходят под влиянием посторонних сил. Их качества были другими до грехопадения… ибо не похоть тогда приводила в движение члены тела, а веления нашей воли… Но когда наши первородители [Адам и Ева] отвернулись от милости, они были наказаны за это, и появилось в движении их плотских членов это новое качество, сделавшее обнаженность непристойной. [64] De Civitate Dei, xiv, 17. Пер. на англ. см. Dods [I], vol. 2, p. 33.

Очевидно, что так мог сказать только проповедник, для которого душа, воля и духовная часть человека тождественны той части сознания, о которой мы раньше говорили как о фрагментарном, исключающем способе восприятия. В таком состоянии наше внимание выхватывает из мира по одной вещи в каждый конкретный момент, исключая или игнорируя все остальное. Именно вследствие такого способа восприятия в нашем уме образуется напряжение, которое мы воспринимаем как действие воли или присутствие отдельного эго.

Таким образом, стыд сопровождает неспособность сознательного внимания и воли управлять поведением организма — что случается не только в случае спонтанного полового возбуждения, но и тогда, когда мы плачем, краснеем, бледнеем, дрожим или проявляем любую другую общественно неприемлемую реакцию. [65] Обратите внимание на «замкнутый круг», в который попадает всякий, кто краснеет. Человек, как правило, краснеет от стыда, что вынуждает его стыдиться еще больше, и поэтому ему ничего не остается делать, как «окончательно смутиться». Эта ситуация является простым примером замкнутого круга, который, по мнению Грегори Бейтсона ( Gregory Bateson [1] ), может привести не только к смущению, но и к серьезным душевным болезням, в частности к шизофрении. Обычно этих реакций избегают, сосредоточивая внимание на чем-то другом. Так, аскетические заповеди для преодоления вожделения не призывают бороться с ним в открытую, а велят усиленно думать о чем-то другом.

Не вызывает сомнений, что сексуальная функция — одно из самых могущественных проявлений биологической спонтанности, и поэтому управлять ею с помощью воли особенно трудно. Обоснования необходимости контроля сексуальной функции могут быть разными — например, утверждение, что сексуальная активность истощает энергию, или мнение, что любовные отношения можно иметь только с одной женщиной.

Однако все эти доводы кажутся вторичными. Первичным же есть понимание того, что умение сдерживать сексуальные чувства — это, наряду со способностью выносить боль и отгонять посторонние мысли, принципиальный тест на силу эго. Подобные ограничения лежат у самых истоков индивидуального сознания, они составляют самую суть ощущения, что чувствами и действиями организма управляет воля внутри организма и что сознание является не просто свидетелем этих чувств и действий, а в какой-то мере ответственно за них. Однако подобное управление проявлениями организма сильно отличается от спонтанного, бессознательного управления, которое имеет место, например, в случае кровообращения. Ведь волевой контроль порождает в организме дуалистическое ощущение, которое говорит нам, что сознание и инстинкты пребывают в состоянии конфликта.

Этот способ контроля напоминает нам поговорку: «Не старайся, а то получится!» Ведь чем больше сознание человека индивидуализируется в результате успешных волевых действий, тем большую угрозу представляет для него внешний мир — если под внешним миром понимать также спонтанность нашего тела, которое старится и умирает помимо нашей воли. Поэтому любой успех в управлении миром и телом требует дальнейшего успеха — и этот процесс не может прекратиться, пока мы не достигнем полного всемогущества. Однако ничто подобное, по крайней мере в ближайшем будущем, не предвидится. Поэтому у нас появляется желание уйти от естественного мира в сферу чистого сознания, или духа, чтобы защитить эго от враждебной ему спонтанности.

Отметим, что этот уход требует внутренней непривязанности сознания, которое привязано к природе в той мере, в которой оно желает ее, отождествляя себя с естественными проявлениями нашего физического организма. Так, мы должны не просто контролировать их, но и прекратить наслаждаться ими. При этом не играет роли, является ли сфера духа чистой и бесформенной, как во многих разновидностях мистицизма, или же она представляет собой мир преображенной духом материи, как в христианстве. Важно, что в обоих случаях воля и сознание одерживают победу, достигая господства своими силами или же с помощью милости всемогущего Бога, вся природа которого построена по принципу полного самоконтроля. [66] Интересно отметить, что и естественный, и сверхъестественный мистицизм подчас приходят к очень похожим переживаниям. Ведь иногда кажется, что мистик второго типа, преодолевая не только свою внешнюю природу, но и нашу непокорную волю, достигает состояния тупика, в котором он постигает извращенность и эгоистичность самой воли, которая пытается себя преодолеть. В этом состоянии он вынужден «отдаться» высшей силе, которая рассматривается как сверхъестественная воля Бога. Но сила, которой он отдается, вполне может быть «всемогущей» естественной спонтанностью. Поэтому, даже если мистик принадлежит к традиции сверхъестественного мистицизма, после этого переживания он может вернуться в мир природы без малейшего отвращения к нему. Более того, как правило, такой мистик впоследствии наделен даром безыскусной, детской любви ко всем живым существам. Для него этот мир преображается «во славе Господней» — хотя для его менее удачливых собратьев по религии он по-прежнему остается греховным и падшим. Вот, например, слова из трактата св. Джулианы Норвичской «Откровения божественной любви»: «Смотри: я Бог! Смотри: я пребываю во всех вещах! Смотри: я свершаю все деяния! Смотри: не покладая рук я тружусь в своих свершениях и вечно буду трудиться! Смотри: я веду все вещи к концу, уготованному им с самого начала времен той же Силой, Мудростью и Любовью, которыми я сотворил их! Чего недостает тебе в этом мире?» (xi). «Грех допустим, но все будет благо, все будет благо, все вещи пребудут благими» (xxvii).