Алексей Скалдин - Странствия и приключения Никодима Старшего

Семен не знал старого барина и сначала так и думал, что это Божий странник, а потом от недоумения принялся подхлестывать лошадей. На выбоинах дороги сильно встряхивало, и ободья колес стучали по камням. Поэтому Никодим и Михаил Онуфриевич не начинали разговора. Только Никодима не оставляла мысль, что, если отец ничего не сказал о матери, то значит, у него она не была, как Никодим предполагал раньше, и об исчезновении ее отец не мог знать. Уже подъезжая к дому, Никодим спросил:

— А ты знаешь, что мама исчезла куда-то? Целых пять дней прошло.

— Откуда же мне знать? Я прямо сюда приехал, никого еще не видал, и не писали мне.

С этими словами Михаил Онуфриевич опять взглянул на Никодима, прищуря глаза. Голос его звучал спокойно. Никодиму стало обидно от этого спокойствия — он понял, что отцу исчезновение матери безразлично, и решил больше не говорить о ней. "Даже, пожалуй, ему приятнее, — подумал он. — Теперь он может являться прямо к нам в дом, а не назначать свиданий на стороне, как было, пока мама жила с нами".

Отец не мог не уловить этой обиды и, очевидно желая отвести сына от мысли о ней, спросил:

— Что же, есть у вас теперь грибы?

— Не знаю. Да кажется, рано им еще быть.

— Нет. Когда я уезжал из дому, у нас грибы уже были. Может быть, сходим завтра, посмотрим?

— Сходим. Посмотрим, — согласился Никодим. Приехав домой, Никодим шепнул Евлалии и Валентину, что он уже спрашивал отца о матери. И ни Евлалия, ни Валентин за весь вечер не обмолвились о ней и словом.

Засыпая той ночью, Никодим решил встать утром часов в пять. Когда он проснулся — часовая стрелка действительно стояла на пяти. Отец был уже на ногах, и Никодим сверху слышал, как он спрашивает у прислуги корзинку. Кто-то отправился за корзинкой на погреб.

Живо умывшись и одевшись, Никодим спустился вниз, поздоровался с отцом, и они пошли.

Ночью была сильная и холодная роса. Вода, как от дождя, каплями стекала с деревьев и кустов. После такой росы по низким местам нечего и ждать грибов. Никодим сказал об этом отцу — тот уже согласился было и, повернувшись к дому, остановился, соображая, стоит ли идти или нет. Но Никодим не о грибах думал — у него были другие намерения. "Полно, — возразил он отцу на его раздумье, — если внизу нет, пойдем куда-либо на горку", — и указал при этом вправо: там, в нескольких верстах от берега, высилась гора, покрытая старым лесом, синеющая издали, — где, между прочим, Никодим за все прежние года не удосужился когда-либо побывать.

Они тронулись прямо через кусты и, поколесив порядком, вышли на песчаную тропинку: по их расчетам, тропинка эта должна была вести на гору. Они не ошиблись: место становилось все выше и выше, а лес красивее и красивее. Через час пути они поднялись на самую гору, и чувство восторга вдруг охватило Никодима. И было отчего явиться восторгу: открывшийся ландшафт был редко прекрасен. Старые сосны и осины — могучие, узловатые, — росли там не часто, но необыкновенно величественно… Высокие кусты папоротников на оголенной земле, затеняя ее своими веерами, росли купами по обеим сторонам тропинки, то приближаясь к ней, то убегая в глубь леса. Влево от тропы древний исчезнувший поток, унесший ныне все свои воды неведомо куда, под обнаженными, переплетающимися красноватыми корнями четырехсотлетних сосен промыл в земле отверстие. Земля повисла над ним, удерживаясь на корнях — будто ворота открывались на восток, к солнцу… А воздух в лощине струился смолистый, голубоватый и словно холодный.

Никодим остановился, подавленный открывшимся, неподвижный. На старика все это, видимо, произвело мало впечатления (и должно быть, он бывал в этом месте и раньше): он принялся излагать какие-то свои хозяйские соображения.

Никодим, однако, плохо его слушал и не отвечал ему.

"Лисья нора", — вдруг сказал Михаил Онуфриевич радостным голосом. Никодим обернулся к нему. Старик своею палкой раскапывал подземный ход. "А поискать, так наверное, и другой ход найдется", — добавил он. Никодим сделал два шага по направлению к отцу и, оглядываясь, заметил еще два хода рядом, хорошо укрытые кустами папоротника. "Это не лисья нора", — возразил он, подумав затем: "Палку бы длинную", — и стал искать ее глазами. Но когда глаза его обратились опять к промоине, то он увидел там нечто уже совсем необыкновенное: на выступе промоины, в густой траве лежал мертвый благородный олень, полуопрокинутый на спину — вскинутая пара ног его была согнута в коленях; он, видимо, упал сверху, так как один кудрявый рог его, покрытый бархатистой шерстью, совсем не страшный, а ласковый, зарылся в землю.

Олени в тех краях не водились: это был редчайший гость, никем там не виданный. "Смотри, смотри!" — закричал Никодим отцу, но отец уже сам заметил оленя и пристально рассматривал его из-под руки. Никодим, не думая о том, что делает, живо спустился в промоину, цепляясь руками и ногами, по краю обрыва и быстро-быстро пополз к оленю. Путешествие его продолжалось недолго — один камень подался под его тяжестью и он сорвался. Упав вниз, Никодим ушибся больно и не мог сразу подняться. Выбраться же назад, наверх, было невозможно: добираться к оленю снова по голому обрыву — тоже.

"Ишь ты, — сказал отец, наклоняясь над обрывом, — погоди, я тебе что-нибудь кину, и выберешься".

Но кинуть было нечего.

"Иди лучше дальше за грибами, — посоветовал Никодим, — а я стороной выйду, все равно у меня нога распухла". Старик постоял немного, но потом послушался и пошел в глубь леса, а Никодим, прихрамывая, стал спускаться по промоине ниже, все раздумывая: "Откуда взялся олень?" — и не находя ответа. Вскоре он выбрался на знакомую дорогу и, подходя к дому, решил завтра или послезавтра, как только опухоль на ноге опадет, непременно добраться к оленю. Этому не суждено было исполниться: на другой день Никодим был вовлечен в длинный ряд событий, о которых подробно рассказывается со следующей главы.

На другой день утром, когда Никодим лежал еще в постели, в комнату его полуоткрылась дверь, в щель просунулась рука лакея и положила письмо на столик у входа.

Почерк на конверте был знакомый — одного из лучших друзей Никодима. Жил этот друг на Кавказе, и встречались они редко, но каждое свидание с ним и каждое письмо от него были для Никодима большой радостью.

Почта проштемпелевала конверт в Москве, но где письмо было написано — Никодим не понял. В письме кратко говорилось, что друг Никодимов остановился "здесь" (это и значило, вероятно, Москву) лишь проездом и через два дня будет в Петербурге, очень хочет видеть Никодима, между прочим, по делу, и просит его хотя бы на день приехать в город.

Никодим собрался и поехал в тот же день к ночи (более удобного поезда не было). Дорогой он думал, что, приехав, застанет, вероятно, друга уже на их городской квартире. Однако вместо друга его ждало второе письмо.