Чэнь Кайго - Восхождение к Дао. Жизнь даосского учителя Ван Липина

— Впрочем, — признается Ван Липин, — я в последнее время был так занят, что не уделял сыну достаточно внимания. А в школе детей приучают мыслить по трафарету и заняты только наращиванием их познаний, А ведь в действительной жизни нет ни прогресса, ни регресса. Говорят: «Надо идти вперед!» Но еще неизвестно, что у нас впереди, а что сзади. Стоит нам развернуться, и то, что было впереди, окажется позади.

Учитель Ван Липин считает главным недостатком современного образования чрезмерную специализацию знаний и перегруженность учебной программы различными предметами. Такая увлеченность функциональной стороной образования подавляет способность учащихся к творчеству и самостоятельному мышлению, делает из них «живые машины», а не самобытные личности.

Даосы относятся к воспитанию учащихся прямо противоположным образом. В процессе перехода к высшим формам сознания мышление человека становится все более многомерным, глубоким и целостным. Переходя к третьему уровню познания, человеческая мысль преодолевает все рубежи пространства и времени, достигает абсолютной свободы и, благодаря этой свободе, получает непосредственное знание о природе миpa и своего внутреннего опыта.

— В конце концов, — говорит учитель Ван Липин, — суть дела не в том, широки или узки учебные программы, а в том, постиг ли ученик принципы мышления, способного объять все «три мира», что мы познаем на нашем пути к Великому Дао. Ведь эти три мира — три уровня единой реальности.

По этому поводу мы напомнили учителю Ван Липину буддийскую поговорку: «В кончике волоска прозреваются мириады миров, пылинка кружится — как вращается Колесо Дхармы».

Учитель Ван Липин улыбнулся и в знак согласия кивнул головой.

Что и говорить, за последние двести-триста лет на фоне триумфального шествия западной науки культура Востока несколько потускнела и потеряла свою привлекательность. Все стремительнее возрастают материальные потребности людей, которые пытается удовлетворить научная и техническая мысль. Теперь люди могут сделать свою жизнь как никогда комфортабельной. И все же современное человечество испытывает небывалое разочарование и тревогу. Наше время ознаменовалось в равной мере расцветом культуры и торжеством дикости в человеке.

В наши дни немало ученых предрекают скорое пришествие с Востока нового духовного света. Откуда эта потребность, эта страстная жажда «нового света с Востока»? Они рождены ощущением тупика, в который зашла западная цивилизация.

Наука и техника не могут развиваться дальше в соответствии с собственной логикой развития. Конечно, они достигли впечатляющих успехов, но все эти успехи действительны лишь в узкой сфере, очерченной их мировоззренческими постулатами. Растет и углубляется разрыв между принципами науки и потребностями жизни; наука начинает мешать жизни. И главное, наука останавливается в нерешительности перед загадкой беспредельных возможностей человеческого сознания.

В вопросе познания духа наука и религия идут параллельными путями. Они могут подчас вступать в конфликт между собой, но их предмет и цели в основе своей все же едины. Как сказал Эйнштейн, «наука без религии гибельна, религия без науки слепа». Даосы сочли бы, что эти слова сказал очень проницательный человек.

Как никогда остро стоит сейчас вопрос о пользе науки. Мы уже хорошо знаем, что плоды научного познания могут быть не только горькими, но и прямо смертельными для всего человечества.

Нам нужно новое видение мира. Нам нужна новая культура. В противном случае самое существование человеческого рода окажется под вопросом.

И если Запад тут не поможет, то поможет Восток,

Юнгу принадлежат слова: «Мир окутывает мрак, совсем не похожий на природную темноту ночи, Это изначальный мрак духовной жизни. Сегодня он таков же, каким был миллионы лет тому назад».

Но в глубинах этого мрака уже мерцает новая заря.

Повернемся же навстречу этому новому свету, льющемуся с Востока.

Конфуцианство установило для китайцев правила этики и политики. Но хотя его идея «небесного повеления на царствие» обеспечила единство политического и общественного строя Китая, а культ предков заложил прочную основу семьи, она не могла удовлетворить метафизическую потребность души измерить и познать незнаемое. Не что иное, как даосизм, поощрял властное устремление человеческого духа опуститься в глубины собственного бытия и космоса, а затем — почерпнув новую силу в сознании своего бессмертия — вернуться к задачам повседневной жизни, Таков путь, посредством которого человек сливается с Дао. Проповедуя его, даосизм утолял духовную жажду китайцев и в том числе многих конфуцианцев.

Когда человеческий опыт расширяется столь резко, теорема Аристотеля о том, что истина может быть только одна, перестает быть всеобщей; у Конфуция истина становится более текучей. Появляются разные ее уровни, и каждый человек обладает такой глубиной и такой истиной, какие открываются ему в его внутреннем опыте. Тем не менее считается, что в последних глубинах истины все просвещенные умы находятся в согласии между собой. Дао невыразимо, но его может постичь гениальный муж, тогда как ограниченные умы в своем неведении цепляются за поверхностные вещи, замыкаются в своей косности и доктринерстве и способны лишь насмехаться над подлинной глубиной смысла.

«Высшие люди, узнав о Пути, являют усердие и претворяют его.

Обычные люди, узнав о Пути, отчасти следуют ему, отчасти нет,

Низшие люди, узнав о Пути, громко смеются над ним.

Если б они не смеялись, это не был бы Путь», —

говорится в главе XLI «Дао-Дэ цзина».

Не имеет ничего общего с пустым смехом низкого человека искренний смех мудрого, который, будучи отстраненным от мира и в то же время оставаясь в нем, имеет внутреннее понимание жизни и мира и принимает их. Над ним не властны никакие идеи, ему неведомы какие бы то ни было влечения духа, а также страхи смертной глины, ищущей избавления от мучительных напряжений в себе в смехе и иронии. Нет — здесь нам даны ясность и свобода духа, ответственность и доброта, которые побуждают глубокий ум заняться исполнением своих повседневных обязанностей.

Высокий метафизический уровень бытия, на котором обитает такой дух, предполагает весьма неординарный идеал: тип «святого, или человека с призванием» (шэн жэнь) — титул, даровавшийся по традиции только императору, Сыну Неба, который обладал «небесным повелением на царствие», и величайшим героям — таким, как Конфуции. Конфуций сам проповедовал аристократический идеал «благородного мужа» (цзюнь цзы), но идеальным человеком в даосизме является святой мудрец — образ метафизический. Что же касается конфуцианского идеала человека, то даосы рассматривали его лишь как промежуточную ступень, достижимую для обыкновенных людей. И надо признать, что многие даосы не устояли против искушения «прогулки в облаках» — бесплодного разрыва всех человеческих и политических уз.