Альберто Виллолдо - Четыре направления - четыре ветра

Я ничего не ел с полудня, готовясь к сегодняшнему вечеру. Я отправился к своему излюбленному месту у излучины реки и там, на маленьком песчаном пятачке, припомнил все то, что привело меня сюда; сегодня ночью я завершаю половину пути по Медицинскому Кругу. Размышляя о событиях последних двух лет, я осознаю, что мне не хватает воображения, чтобы представить себе то, что ждет меня после сегодняшней ночной Западной работы .

Неужели это может оказаться более удивительным, чем то, что произошло ранее?

Я уехал из Калифорнии в 1973 году. В Сан-Франциско стояла зима, когда я садился в реактивный самолет, а когда расстегивал привязной ремень в Лиме, столице Перу, была середина лета. Я упоминаю об этом потому, что в тот момент я осознал, что совершил переход во времени и путешествие в пространстве.

Когда я мысленно возвращаюсь к этому переезду и к событиям, которые меня к нему привели, я вижу, что ни одно из них не годится в качестве начальной вехи этого повествования. Это так легко — придавать значение моментам своего прошлого, чтобы видеть руку судьбы в истории.

Так что этот рассказ одинаково легко можно начать с моих приключений среди гвиколов, индейцев северной Мексики, или с моей работы с доньей Пакитой, известной целительницей и хирургом в Мехико-Сити, или даже с моих научных исследований во время спиритической практики в Бразилии.

Оглядываясь дальше назад, я мог бы отметить влияние доньи Розы, одноглазой чернокожей гадалки, жившей на окраине Сан-Хуан в Пуэрто-Рико: она предсказала мне мои увлечения исследованием смерти и необычных областей сознания. У меня даже есть искушение начать с моей няни, афро-американской кубинки в третьем поколении, которая исполняла удивительные колдовские ритуалы вызова духов в своей комнатушке, примыкавшей к большому залу нашего дома в Сан-Хуане.

Или еще раньше: я мог бы описать свои ощущения в состоянии, близком к смерти, состоянии внетелесного бытия во время переливания крови, когда мне было два с половиной года.

И мой интерес к изучению взаимодействий между духом и телом можно было предвидеть еще на рубеже столетий, когда мой дед стал заведовать хирургическим отделением в нью-йоркской больнице, а затем возвратился на Кубу и построил госпиталь в центре Гаваны.

Однако это не автобиография; к тому же, многое из упомянутого я описал в других документах. И я начну просто с того, что в моей учебе и работе над докторской диссертацией по психологии в Институте гуманистической психологии наступил кризис. Три года бихевиористических исследований, изучения теории, клинической психологии, теоретических систем и нейроанатомии, год врачебной практики в государственной системе здравоохранения и несколько небольших вторжений в древнюю медицину индейцев Северной и Латинской Америки — все это не принесло мне удовлетворения, я жаждал чего-то ИНОГО.

Чего-то отличного от антисептических теорий западной психологии. Чего-то лучшего, чем атрофированные традиции целительства в индейских резервациях Северной Америки, где древние мифы и легенды доживают свой век в виде экзотического фольклора.

Подобно многим современникам, я иронически относился к общепринятой западной системе психологии. С юношеским высокомерием я смотрел на психиатрическую практику как на беспорядочный процесс, в ходе которого врач пытается понять болезнь пациента, расчленяя и анализируя посимптомно его состояние, устанавливая неизбежные связи с неправильным поведением родителей и травмирующим опытом детства. Забавно, но этот процесс сам по себе конкретизирует и даже укрепляет патологию. Можно сказать, что неврозы культивируются, взращиваются для жатвы в будущем курсе лечения.

Снова и снова мне приходилось брать пациента за руку и рубить просеку сквозь заросли его сознания и подсознания к целительному раздолью бессознательной души. Современные психиатры напоминают мне неряшливо одетых близоруких палеонтологов, а страхи, озабоченность, поведенческие отклонения и другие симптомы, которые они, как им кажется, лечат, — это фрагменты костей, застрявшие на поверхности души. Они тяжко трудятся, собирая эти окаменелости, и постепенно, по кусочкам, восстанавливают скелет спрятанного внутри животного. А тем временем где-то в недрах бессознательного это совершенно разъевшееся существо продолжает свою разрушительную работу.

А неврологи в лабораториях срезают и подкрашивают тонкие слои человеческого мозга, пытаясь составить карту нейронных путей, надеясь найти там душу и понять природу сознания.

Я тоже был воспитан в этой традиции. Я знал, как работать с рассудком, воздействуя на него извне, но мне страстно хотелось быть внутри и наблюдать оттуда. Я был циничен, высокомерен и нетерпелив по отношению к устоявшейся системе, я не выносил самодовольства, с которым многие прибавляют к своей фамилии на вывеске докторскую аббревиатуру.

Я не был одинок. Мое поведение и идеология были далеко не уникальны. Наоборот. Вопросы, касающиеся природы сознания и определения разума, поставлены изящно просто и на многие века. Ответов на них пока нет. И я не позволил бы себе вторгаться в эту область, если бы она не оказалась той же природы, что и предстоящее мне приключение. Пока же я очертил свою позицию лишь как отправную точку, некий контрольный список перед полетом.

Моя неудовлетворенность привела меня далеко назад во времени и в традициях; я переключил свое внимание с современной клинической психологии и неврологии на клиническую мифологию и фольклор примитивных людей. В конце концов, душевное и физическое здоровье одинаково важно и для индейского Шамы из верховьев Амазонки, и для банкира на Ист Сайде.

Я составил план докторской диссертации, посвященной изучению традиционных методов лечения в обеих Америках, и мне посчастливилось привлечь в качестве научного консультанта одного из самых выдающихся в мире исследователей состояний сознания. Доктор Стенли Криппнер был пионером в изучении паранормальных явлений. Как руководитель лаборатории сновидений в Медицинском центре Маймонидеса, он помог провести исследование сновидений из подвалов и продолжить это в университетских лабораториях по всей стране.

Ближайшие к Сан-Франциско образцы примитивных культур находятся в индейских резервациях на Юго-Западе США. После того как я в течение нескольких месяцев изучал традиции индейцев навахо, мне стало ясно, что переселение и окультуривание племен привело к искажению их традиции. Мои усилия по изучению целительской практики индейцев из прерии были похожи на попытку изучить кулинарные обычаи народа по музейной выставке национального искусства плетения корзин.