Филип Гардинер - Дорога в другие миры

В центре шумерского ритуала Инанну судят Аннуна — судьи преисподней, ее наказывают или забивают, а затем распинают. Это повторяет не только христианские распятия более позднего периода, но и древний шаманский ритуал, во время которого шаман входит в могилу (или чрево) — им может стать рукотворный холм или пещера, где его привязывают к жерди или балке, символизируя распятие. Шаман изображает солнечное божество, ежегодно умирающее в течение трех дней и воссоединяющееся с точкой связи со «светом» [1]. Так, при помощи энергии внешнего и внутреннего солнца шаман в символическом смысле достигает просветленного состояния — посредством боли, уединения, голодания и обезвоживания, что вкупе вводит его в состояние транса. Это «приглушение» органов чувств ведет к тем безумным и мистическим ощущениям, которые так часто ассоциируются с потусторонним миром. В конце концов шаман становится спасителем общины и держит в узде все самые темные страхи своих современников.

Точно так же Инанна возвращается через три дня и три ночи. Однако на самом деле ее «спасли» две мухи, которых послал повелитель мух Энки. Они принесли с собой Пищу Жизни и Воду Жизни, что спасло Инанну. В Евангелие от Иоанна [19:39] к Иосифу из Аримафеи «пришел также и Никодим и принес с собой состав из смирны и алоэ, литр около ста», чтобы вызволить Иисуса из могилы/чрева Богини Матери после его смерти на кресте. Этот состав из смирны и алоэ — хорошо известное слабительное; оно промыло бы желудок Иисуса и очистило бы его от яда желчи — яда змеи и уксуса — вина, которыми его напоили, когда он находился на кресте. Иисус был символом бога Солнца и типичным шаманом, совершающим путешествие в потусторонний мир — ради нас, чтобы испросить у духов того, что и по сей день испрашивают шаманы.

Можно доказать, что эти сходства носят универсальный характер, и именно их можно встретить у разных народов, начиная с народов Америки и заканчивая народами Ближнего Востока, из чего рождается вывод: шаманизм — нечто большее, чем просто врожденная способность. Однако здесь есть и более интересные моменты, в частности — выдержавшие проверку тысячелетий и находящиеся сегодня в самом центре тайных обществ символы.

Рис. 7. Автор у «ворот» римского Папы к небесам (собор Св. Петра, Рим)

Один из самых таинственных символов в мире, в последнее время используемый христианскими миссионерами против язычников и представителей викканства, и, возможно, один из самых святых из когда-либо существовавших символов — это пентаграмма. В этом слове « пен » может означать как «пять», так и «голова/первый», что указывает на связь с процессом, происходящим внутри головы.

Пентаграмма в виде пятиконечной звезды использовалась в древние времена как талисман против ведьм. Его часто носили между складками тюрбана или другого головного убора — для защиты подсознания от демонов и заклинаний.

Чтобы голову ее не поразили злые духи, для большей уверенности положи пентаграмму. Лодовико Аристо, «Неистовый Роланд»

Полагают, что ее начали использовать из-за того, что она состоит из трех треугольников: троица в троице — самое святое из числовых понятий. Также существует предположение, что пентаграмма символизирует образ человека с распростертыми руками, как у распятого шамана, и тем самым являет собой символ вечности, поскольку может быть изображена в виде непрерывной линии, не говоря уже о присутствии мистического числа «девять» (три треугольника).

В позднем христианстве пентаграмма символизировала пять ран на теле Христа, и именно ее изображал на своем щите Сэр Гавейн из легенд о Короле Артуре, чтобы заручиться поддержкой Сына Божьего. Лишь много позднее христианство стало использовать этот символ в перевернутом виде — как знак козней дьявола [2].

Первыми этот знак использовали шумеры. С тех пор ассоциации, связанные с ним, стали универсальными. Он известен как « уб », что связано с « об » (вместе с « од » — одна из каббалических дуальностей) и означает, что неудивительно, змея. Также этот знак означает угол, закоулок, маленькую комнатку, углубление или отверстие, откудапоявляются змеи. Это станет очевидным, когда мы выясним, насколько важны пещеры и всякого рода отверстия. Ведь отверстие — это также и полость мозга или чрево Матери Мира, откуда мы попадаем в потусторонний мир, как выползающие змеи, подобно Моисею (его имя означает «выползающий змей»). Кроме того, согласно Пифагору, пентамикос символизирует то же самое и означает «пять пещер». Пещеры, в которых посвящаемые проходили обряды, позже стали древнееврейским адом или греческим Тартаром, аб(об) — аддон, аб(об) исс — местом уничтожения, что означает быть убитым прежде, чем родиться вновь, и чего на самом деле не стоило бояться. Мы должны попасть в ад перед тем, как попадем на истинные небеса: нужно преодолеть «препятствия».

В турецком языке родственное этому слову — « убер »; оно означает «маг», то же, что и « убаур » в болгарском. Оно, возможно, происходит от татарского « Уба » — имя шаманского идола. « Оби » означает «вуду» и «маг». А в еврейской Каббале « об-Аур » означает «темя» (на голове), закрывшееся после сотворения Космоса, из чего следует, что во время его создания череп как пещера мозга был открыт. В принадлежащем к славянской группе русском языке слово «упырь» означает «вампир» — термин, используемый для обозначения того, кто ни жив и ни мертв, кто находится в «промежуточном» состоянии или у ворот сверхсознания. Этим словом называли шамана.

«Об», «уб» и, возможно, «уп» (никто не знает точно) происходят от «оф» , что означает «змей», близко по значению к василиску, змею солнца и древнему африканскому божеству. Многие африканцы оказались в Америке, особенно жители Ашанти, выбравшие в качестве имени своей религии «Оби» или «Вуду». Шаманы Ашанти ничем не отличаются от других шаманов; говорят, они могут летать и выходить за пределы собственного тела. В этом определенно есть заслуга наркотиков: «Оби налил теплый отвар, похожий на чай, в две маленькие чашки без ручек, напоминающие по форме миски. Он взял одну, другую дал мне; выпил жидкость и жестом показал, что мне нужно сделать то же самое. Он спросил, чем мне нравится Ямайка. Я начал говорить о погоде и людях. Потом он снова спросил, чем мне нравится Ямайка. На этот раз я не смог ответить. Я почувствовал, что мой мозг стал огромным, и попытка сосредоточиться на чем-то мизерном, как слова и предложения, стала для меня неподъемной ношей» [3].