Эльза Баркер - Письма живого усопшего

Очевидно, точно так же Хелен Келлер догадывается о приближении своих друзей, отличая одного от другого, хотя ничего не видит и не слышит.

Когда я начинала ощущать присутствие «X.», то сразу же бралась за карандаш и записную книжку, как и подобает личному секретарю, а затем усилием воли замедляла деятельность своего объективного разума до тех пор, пока в нём не оставалось ни единой мысли или даже намёка на мысль. И тогда непосредственно в моём мозгу начинали звучать слова, всё так же без помощи сознания приводя в движение мою руку. Всё было в точности так, как будто я слушала диктант, только не ушами, а каким-то небольшим, но сверхчувствительным участком своего мозга.

В первое время, начиная писать предложение, я не могла даже приблизительно предположить, как оно закончится. Я не знала, будет ли оно последним или же за ним последует ещё пара тысяч слов. Я просто писала и писала, находясь в состоянии добровольного самоотрицания, до тех пор, пока вышеописанное ощущение присутствия вдруг само собой не пропадало. И всё, больше не поступало ни единого слова, процесс автоматического письма заканчивался.

Вполне естественно, что у скептически настроенного читателя (как было, впрочем, поначалу и у меня самой) возникнет вопрос: а не моё ли собственное подсознание продиктовало мне все эти «Письма Живого Усопшего о войне», дабы хоть как-то объяснить причины этой всемирной трагедии, ещё пару лет назад казавшейся невозможной.

Однако, опираясь на свой большой опыт автоматического письма под диктовку «X.» и на тот факт, что в течение двух лет я получила от него всего лишь два или три не очень важных сообщения, хотя и довольно часто думала о нём, а также на свою привычку подвергать самому скрупулёзному анализу все феномены, носящие паранормальный характер, я могу теперь со всей уверенностью заявить, что мне вполне по силам отличить подлинное присутствие «X.» от моих собственных мыслей и воспоминаний о нём, и даже от воспоминаний, внушённых мне кем-то другим.

Более того, по моему мнению, вряд ли найдётся человек, пусть даже не обладающий и сотой долей моего оккультного опыта, который был бы более скептически настроен по отношению к моим письмам, нежели я сама. Я готова с радостью принять любые логические аргументы в пользу того, что эти письма вовсе не являются тем, чем я их провозгласила. Но, сравнивая все «за» и «против», я прихожу к выводу, что доказательств подлинности этих писем гораздо больше, нежели доказательств обратного, и потому поневоле соглашаюсь с оккультным характером их происхождения.

К сожалению, эти свидетельства, по большей части, слишком сложны и носят слишком личный характер, чтобы можно было бы просто упомянуть о них в этом предисловии, хотя я могла бы привести целую дюжину примеров, подобных тому, что описан в «Письме 36», продиктованном мне через час после того, как затонула «Лузитания», и за девять часов до того, как я сама об этом узнала. Возможно, это только любопытное совпадение, но когда я ещё только начала работу над второй книгой, сразу три ученика-оккультиста из разных стран написали мне, что ощутили возвращение «X.», который продолжит писать свои письма с моей помощью. После этого ещё несколько человек устно или письменно сообщали мне то же самое.

Многие события этой войны я сама смогла наблюдать воочию в момент их происхождения, находясь в это время в астральном теле. Таким образом, мне удалось стать свидетельницей высадки британских войск на континенте, о чём я сообщила одному британскому офицеру в Англии ещё до того, как поступило официальное сообщение об этом. Впоследствии этот рассказ подтвердил один мой французский друг, который привёз мне из Парижа газету с соответствующим сообщением.

Будучи в Нью-Йорке, я наблюдала обстрел Скарборо как раз в то время, когда это происходило, и рассказала затем об этом своему другу, хотя тогда я ещё не знала, какой именно портовый английский город подвергся нападению. Лишь впоследствии я узнала об этом из газет.

Однако сама я никогда не могла читать мысли «X.», даже когда явственно ощущала его присутствие в комнате. Я знала только то, что он мне диктовал, не имея ни малейшего представления о том, что ему на самом деле известно. В одном из писем он сообщал мне, что будет время от времени диктовать то, что сам сочтёт нужным.

Только в одном случае я позволяла себе не соглашаться с мнением «X.». Иногда, когда он говорит, что немцы сделали то-то и то-то, будь я сама автором этих писем, я бы писала вместо «немцы» — «пруссаки». У меня много друзей среди немцев, и я никого из них персонально не могу винить в том, что их правительство ввергло весь мир в столь бедственное положение.

И потому считаю нужным подчеркнуть, что и сама я не могу нести никакой ответственности за то, что пишет «X.», но лишь точно передаю его собственные слова.

Лишь спустя несколько дней после того, как 28 июля он продиктовал мне своё последнее письмо, я заметила, что он закончил эту книгу о войне как раз в день годовщины объявления Австрией войны Сербии, а также оглашения Римским Папой его великого призыва к миру.

В своих предыдущих письмах, которые я начала получать ещё три с лишним года назад, «X.» просил меня никогда не пытаться его вызывать, а впоследствии советовал не задавать ему никаких вопросов. Идя навстречу его пожеланиям, я никогда не делала ни того, ни другого, хотя порою испытывала сильнейшее искушение спросить его о том, чем же всё-таки закончится эта война, оставившая глубокий след в моей душе. Но я понимала, что хотя подобное любопытство и может дать дополнительную пищу для моего объективного разума, в то же время может притупить мою собственную интуицию. Недавно я полностью отказалась от поиска ответов подобным способом, даже через свои гипнологические видения, дабы не увидеть в них ничего такого, что впоследствии могло бы помешать мне полностью избавляться от своих собственных мыслей во время сеансов телепатического письма.

Полагаю, этот опыт раз и навсегда излечил меня от любопытства. Я научилась чувствовать себя независимой и бесстрастной, как комета. А ещё — почти столь же одинокой и способной отстоять и впредь своё одиночество и независимость. Но вот что странно: по мере того как моя ненависть ко всем жестокостям этой войны становилась всё сильнее и сильнее, я проникалась всё большей и большей любовью ко всем этим борющимся человеческим душам, находящимся по обе стороны линии фронта , пока, наконец, не стала воспринимать их всех, проливающих кровь на полях сражений, как своих собственных друзей и братьев. Поистине, любовь есть чудо, которое, соприкасаясь с жестокой прозой жизни, возвышает её до уровня Божественного.