Хардин Джесси «Волк» - Энергия Матери-Земли. Возвращение к истокам природы

Давайте откроем свои рты навстречу новым вкусам, свои умы — навстречу новым идеям, а свои сердца — навстречу любви. И давайте широко раскроем глаза... на повседневное чудо нашей непостижимой жизни.

Уважение к дому: душевное создание дома и обязательство быть в красоте

Мы принадлежим Земле, она наша сила, и мы должны оставаться близко к ней, или, возможно, мы пропадем.

Йирркала, абориген Австралии

Мы идем в красоте.

Традиционная молитва племени навахо

Мне нравится эта область не только потому, что здесь живет минимальное количество людей, но потому что многие из построек, находящихся в этом сельскохозяйственном округе, отражают историю и характер самой земли. Кирпичи из шлама и глиняная черепица на раме из бревен и латиллас, сделанные из переплетенных ветвей. Мне кажется, я встречаю так много строительного бедствия в местах, куда езжу, с бесхарактерными участками домов и зданий для проживания, выглядящих как учреждения. Они угнетают своей похожестью, бесконечные одинаковые квадраты на одинаковых улицах в районе Где угодно в Америке. Чуть больше желания открытого пространства, и ревущие самолеты, сирены и стрельба приведут к жажде и потребности в тишине. С другой стороны, некоторые жилые дома вырастают из земли словно ландшафты, словно пещеры, словно деревья. Мы раскрываемся внутри них, а они — внутри нас.

Особую любовь я испытываю к старейшим и наиболее архаичным из домов, настолько же наполненным смыслом и духом, как расположенные в особом порядке камни Стоунхенджа или стены руин, оставшихся от поселений американских индейцев. Они зачастую ощущаются как маленькие монастыри, места прибежища, точки назначения духовных паломников, обитель души. Дома организации «Джинджербред» для очаровательных бабушек, с волшебными садами и их добросердечных поклонников. Побывав хоть однажды внутри какого-нибудь освященного старинного дома, мы можем чувствовать различные настроения, эмоции людей, принадлежавших к прошлым поколениям. Будь это городские дома восточного побережья с их фундаментами и чердаками или покрытые мхом бревенчатые хижины в Орегоне, я чувствую смирение и желание «снять шляпу и понизить голос», когда вхожу в них. Ощущаю ручную работу, вложенную в каждую доску и кирпич, и как и вложение стольких человеческих часов в проживание внутри связанного каркаса дома.

Полированные дубовые полы сверкают от слез радости и тоски настолько же, насколько от полировки, доведенной до глубокого блеска скользящими по ним ногами в чулках. Зашпунтованные доски, отражающие быстро сменяющиеся картинки того, как семьи росли, умирали и сменялись. Изгороди впитывают больше, чем пот рук, что бывают нежными и сильными, дразнящими и беспокойными — маленькими ручками, что тянутся вверх, покалеченными руками, делающими усилие ради захвата. Они впитывают и затем испускают перехлестывающие через край эмоции от сопротивления и уступки, вовлеченности и отречения, потери и приобретения, любви и гнева, желания и удовлетворения. Уберите тяжелую деревянную мебель и темные драпировки с цветами, тяжелый шерстяной шнурок и стеклянную люстру в свинцовой оправе, свисающую в центре потолка, внесите яркие ворсистые акриловые ткани и модные «плоские» гравюры с алюминиевыми краями, но старый дом все равно будет отдавать отзвуками прошлого. Его можно перекрасить, но нечто глубокое и старинное продолжает сиять сквозь краску. Некоторые стены оставляют впечатление, как будто в них впечатаны замысловатые тени, отброшенные прошлогодним оконным кружевом.

Задайтесь вопросом, какие люди жили в том доме, где вы находитесь сейчас, прежде чем в нем появились вы. Рождались ли дети в его задних комнатах, жили ли здесь гордые женщины — главы рода, которые испускали свой последний вздох у восточного окна, там, где до сих пор видно, как встает солнце? Дом может быть новым или вы можете быть первым постояльцем помещения, но были ли снесены какие-то помещения, чтобы освободить пространство для той комнаты, в которую вы переехали? Возможно, целый ряд старых ни в чем не повинных кирпичных домов был соскоблен с лица Земли ради новой постройки или саманная касита с плоской крышей уступила место ранчо с широкими окнами и лужайками с голубой кентуккской травой? Этнография окружающей территории могла поменяться несколько раз за последние 200 лет, с индейской на испанскую и французскую, с французской на английскую, а итальянский квартал сейчас считается частью кубинского анклава, клановые ирландские семьи сменились афроамериканцами, которые в свою очередь заменились на покупателей историй различных рас, кто по счастливой случайности может позволить себе оплачивать недвижимость, растущую в цене. Выгляньте из дома. Какие люди ухаживали за садами в глубинах усадеб, постоянно ожидая налетчиков, и вторгались ли к ним действительно эти «налетчики»? Какое исконное племя собирало однажды моллюсков на краю залива и проходило по узкой тропинке там, где сейчас проложена федеральная автострада? А кто последовал за этим племенем? Я живу в речном каньоне, и прежде чем я туда добрался, он был необитаем в течение тысячи лет. Но за несколько миль отсюда река извивается через долину, где трейлеры пенсионеров располагаются среди хасьенд из обожженной глины, а жители последних поддерживают живым традиционный латиноамериканский пограничный стиль жизни. Мне нравится смотреть, как семьи поджаривают чили, старший сын уходит на охоту в поисках мяса на зиму, а маленьким девочкам заплетают в дуги косы на многочисленные празднества. С того места, где я паркую грузовик, чтобы отправиться в наше место, я могу наблюдать землю, которая принадлежала Сеновио, нашему неугомонному покровителю или защитнику. Маленькая касита пуста, как дырявый карман, а установленная ради имиджа спутниковая тарелка, которой никто никогда не пользовался, сейчас почти сокрыта занавесью из прекрасных несрезанных ветвей. Но я помню эту землю как продолжение маленького человечка в большой соломенной шляпе.

Когда я смотрю в ту сторону, я представляю, как он глядел на острый раскол рассвета, облокотившись на вилы, указывая сморщенными губами на лошадей, набивающих брюха утренним овсом. Его возлюбленные животные были накормлены, солнце взошло в своем обычном утреннем свечении. Я вижу силуэт этого испанского американца, в мешковатых штанах, вросшего в свое место, пренебрежительно относящегося к любым городам, расположенным на расстоянии, занимающем больше, чем трехчасовая отлучка от своих нуждающихся в заботе животных, равнодушного к любым призывам далеких чудес или сомневающегося в их привлекательности. Все, чего он когда-либо хотел, было гораздо ближе. Так близко, что можно было увидеть, так близко, что можно было ощутить запах, и, конечно же, так близко, что можно было этому медленно кивнуть, вместе с наклоном пыльной шляпы.