Вадим Розин - Эзотерический мир. Семантика сакрального текста

Возможно, что Кришнамурти принадлежит к «восставшим» против этого мира, как и Н. Бердяев. Во всяком случае исповедь Бердяева помогает понять и позицию Кришнамурти. В своей философской автобиографии Н. Бердяев пишет:

«Я — человек, восставший против общества… Я вообще не люблю общества… Род всегда представлялся мне врагом и поработителем личности. «Род» есть порядок необходимости, а не свободы… Я скорее преуменьшил, чем преувеличил степень моего разрыва с миром социальной обыденности. Я с детства находился в состоянии восстания против «иерархического» порядка природы и общества… Я принадлежу к тому типу людей и к той небольшой части поколения конца XIX и начала XX века, в которой достиг необычной остроты конфликт личности, неповторимой индивидуальности с общим и родовым… Я не чувствовал себя по-настоящему и глубоко гражданином мира, членом общества, государства, семьи, профессии или какой-либо группировки, связанный с ними единством судьбы. Я соглашался признать себя лишь гражданином царства свободы. В этом я не своевременный человек. Я принужден жить в эпоху, в которой торжествует сила, враждебная пафосу личности, ненавидящая индивидуальность, желающая подчинить человека безраздельной власти общего, коллективной реальности, государству, нации… Но в то же время я очень остро и часто мучительно переживал основной парадокс личности. Я стремился не к изоляции своей личности, не к ее замыканию в себе и не к самоутверждению, а к размыканию в универсум, к наполнению универсальным содержанием, к общению со всеми.

… Я думаю, трудно найти человека, у которого было бы не только отсутствие, но и глубокое противление всякому иерархическому порядку. Я никогда не мог вынести, чтобы отношения людей определялись по иерархическим чипам. Во мне вызывало отвращение, когда говорили, что кто-нибудь занял положение в обществе. Я совершенно не выносил, когда меня рассматривали как хозяина дома, главу семьи, редактора журнала, председателя религиозно-философской академии и т. п. Все иерархические чины этого мира всегда представлялись мне лишь маскарадом, лишь внешней одеждой, которую я охотно содрал бы. Мне всегда думалось, что подлинные качества и достоинства людей не имеют никакого отношения к их иерархическому положению в обществе и даже противоположны ему. Гении не занимали никакого иерархического положения в обществе и не были иерархическими чинами, как и пророки и святые. И когда Бог стал человеком, то занял самое последнее положение в обществе. Мессия должен быть распят. Мне неприятен всякий мундир, всякий орден, всякий условный знак почитания людей в обществе. Чины академические, общественные или революционные мне так же мало импонируют, как и чины церковные, государственные, консервативные».

Думаю, что Кришнамурти подписался бы под многими из этих положений.

Если культура отрицается, зачеркивается, то что же принимается? Принимается все, что культуре противостоит, — природа, дети, животные. Все естественные, не детерминированные культурой явления, считает Кришнамурти, прекрасны и ценны. Он отвергает человека, обусловленного культурой, принимает человека свободного, одинокого, творческого; человека, к которому вернулась его природа, непосредственность и простота детства, естественность и чувствительность животного. Тексты Кришнамурти хорошо передают мироощущение человека в природе, человека, слившегося с природой, понимающую каждую живую тварь, каждое растение, каждое облако на небе и дерево на земле.

«Ночью, не очень долго, шел дождь, а рано утром, когда вы вставали, был слышен сильный запах сумаха, шалфея и влажного краснозема, который, по-видимому, издает более сильный запах, чем коричневые почвы. Солнце уже показалось над высотами, излучая необыкновенные оттенки жженой сиены, каждое дерево, каждый кустарник заискрились, омытые ночным дождем, и все вокруг было преисполнено радостью. Шесть или восемь месяцев не было дождей, и вы можете представить, как ликовала земля, и не только земля, но и все, что на ней — мощные деревья, высокие эвкалипты, кусты чилийского перца, виргинские дубы. В это утро птицы как будто пели совсем иначе. А в то время как вы смотрели на близкие высоты и дальние синие горы, вы как-то потеряли себя в них. Вы и все кругом вас перестало существовать. Была только эта красота, эта безмерность, только широкая, уходящая вдаль земля. От высот, которые простирались на многие мили, исходил покой; он встречался с вашей собственной тишиной. Это было подобно встрече земли и неба, и экстаз был благословением.

Вечером, когда вы поднимались по каньону в горы, красная земля под ногами была влажная, мягкая, податливая, многообещающая. Много миль вы поднимались по крутому склону, а потом неожиданно начали спускаться. Завернув за угол, вы вступили во всеохватывающее безмолвие, которое уже опускалось на вас. А когда вы вошли в долину, оно стало более пронизывающим, более настойчивым, более требовательным. Не было ни единой мысли, было одно лишь безмолвие. Когда вы шли вниз, оно как будто покрывало всю землю, и было удивительно, что птицы и деревья притихли. Прекратился ветер, а с наступлением темноты деревья погрузились в свое одиночество. Странно, что днем они будут приветствовать вас, а сейчас, со своими фантастическими очертаниями, они были далеки от вас, держались в стороне и были замкнуты в себе. Мимо вас прошли три охотника с луками и стрелами. На лбу у них были прикреплены электрические фары. Они шли убивать ночных птиц и, по-видимому, совсем не воспринимали окружающую красоту и безмолвие вокруг них. Они были поглощены предстоящей охотой. Казалось, что все вокруг в страхе и с великим сожалением следили за ними».

Или вот еще:

«В момент заката солнца приходит странная тишина и такое чувство, что все вокруг вас пришло к концу, хотя и автобусы, и такси, и шум продолжают свое движение. Это чувство пребывания по ту сторону как будто проникает всю вселенную. Вы, вероятно, также переживаете это. Нередко оно приходит совсем неожиданно: странная тишина и мир как будто изливаются с неба и покрывают землю. Это благословение, и оно сделало красоту вечера беспредельной. Казалось, что и освещенная солнцем улица, и машины на стоянке, и опустевший парк, — все составляло часть этой красоты: даже смех мимо проходившей пары нисколько не нарушил тишины вечера… Совсем рядом в кустах пел черный дрозд, и это было непреходящее благословение».

Или еще один замечательный эпизод:

«На этой широте почти не бывает вечерних и утренних сумерек. До восхода солнца река, широкая и глубокая, была как расплавленный свинец. Солнце еще не взошло над землей, но на востоке уже светлело, птицы не вступали в свой утренний хор, жители деревни не перекликивались друг с другом. Утренняя звезда стояла высоко в небе и становилась все бледнее и бледнее, нока, наконец, солнце не показалось над деревьями и река не превратилась в поток золота и серебра.