Александер Эбен - Доказательство Рая

В 1999 году нашему сыну Эбену было двенадцать лет. Мы еще жили в Массачусетсе. Он учился в шестом классе и участвовал в проекте о семейной наследственности. Зная, что я был усыновленным ребенком, он полагал, что где-то на планете у него есть родственники, о которых ему ничего не известно, даже как их зовут. Этот проект пробудил в нем глубокий интерес к своему происхождению.

Он спросил, не стоит ли нам разыскать моих настоящих родителей. Я ответил, что и сам подумывал об этом, даже писал в детский дом в Северной Каролине, чтобы разузнать о них. Если бы мои отец или мать захотели связаться со мной, в детском доме знали бы об этом.

— В подобных обстоятельствах все вполне естественно, — сказал я Эбену. — Это вовсе не значит, что мои родители не любят меня и что они не полюбили бы тебя, если бы увиделись с тобой. Но они не хотят знакомиться с нами, потому что считают, что у нас своя семья и не стоит нам мешать.

Но Эбен не успокоился, так что я решил исполнить его просьбу и написал социальному работнику Бетти, которая работала в детском доме и помогала мне раньше в розысках. Через несколько недель, в феврале 2000 года, мы с Эбеном направлялись на машине из Бостона в Мэн, чтобы покататься на лыжах. И вдруг мне пришла в голову мысль, что нужно позвонить Бетти и узнать, не удалось ли ей что-нибудь выяснить. Я соединился с ней по сотовому, и она сказала:

— Ну, вообще-то у меня есть новости. Вы сидите?

Разумеется, я сидел за рулем, что и подтвердил, забыв о том, что веду машину сквозь снежную бурю.

— Доктор Александер, оказалось, что ваши родные отец и мать поженились.

У меня гулко забилось сердце. Хотя я знал, что моих родителей связывала любовь, я всегда считал, что раз они от меня отказались, то каждый из них жил своей жизнью. Я сразу представил себе своих родителей и дом, который они устроили неизвестно где, которого я никогда не знал и который не был моим.

Бетти прервала мои размышления:

— Доктор Александер!

— Да, — медленно выговорил я, — я вас слушаю.

— Есть еще кое-что.

К удивлению Эбена, я остановил машину на обочине и попросил ее продолжать.

— У ваших родителей родились еще трое детей: две девочки и мальчик. Я разговаривала со старшей сестрой. Она сказала, что младшая сестра умерла два года назад. Ваши родители все еще тяжело переживают ее смерть.

— И это означает?.. — спросил я, все еще оглушенный новостью, которую не мог до конца осмыслить.

— Мне очень жаль, доктор Александер, но вы правильно догадались, ваша мать ответила отказом на вашу просьбу связаться с нею.

Эбен беспокойно ерзал на заднем сиденье, понимая, что происходит нечто важное.

— Ну, что там, пап? — спросил он, когда я выключил телефон.

— Ничего. Агентство пока ничего конкретно не выяснило, но продолжает работать. Может, позже. Может быть.

У меня прервался голос. Между тем пурга становилась все сильнее. Я видел дорогу всего на сотню ярдов вперед, вокруг расстилался лес, занесенный снегом. Я включил зажигание и, внимательно глядя в зеркало заднего вида, осторожно выехал на дорогу.

Во мне произошла глобальная перемена. После этого телефонного разговора я, естественно, оставался тем, кем я был до него: ученым, врачом и главой семьи. Но я впервые почувствовал себя сиротой. Ребенком, от которого отказались. Никому не нужным, нежеланным ребенком.

До этого я не думал о себе как о человеке без корней. О человеке, который что-то потерял и никогда не найдет. Теперь же это ощущение оказалось единственно важным.

В течение следующих нескольких месяцев в душе моей открылся целый океан горечи и печали, угрожавший поглотить меня и затопить все, ради чего я так y*censored* трудился до сих пор.

Мне делалось еще хуже от того, что я никак не мог осмыслить причину моего отчаяния. У меня и раньше бывали проблемы, но я справлялся с ними.

Так, в медицинской школе и в начале карьеры нейрохирурга я оказался в среде, где к алкоголю при соответствующих обстоятельствах относились со снисходительной улыбкой. Но в 1991-мя стал замечать, что слишком нетерпеливо ожидаю выходных и сопутствующей им выпивки. Я решил, что настало время полностью покончить с этим пороком. Это оказалось нелегко — я уже привык расслабляться по выходным, — и только благодаря поддержке семьи мне удалось выдержать начальный период трезвости. Но здесь была другая проблема, и я один был в ней виноват. Родные помогли бы мне справиться, если бы я попросил у них помощи. Почему я сразу не обратился к ним? Казалось просто несправедливым, что информация о моем прошлом, над которым я не был властен, могла так мощно сокрушить меня эмоционально.

Более того. Я с удивлением увидел, что мне стало труднее работать и поддерживать нормальные отношения в семье. Видя, что янев себе, Холли записала нас на прием к психологу, консультирующему супружеские пары. Хотя она не вполне понимала причину моего состояния, она простила мне падение в эту пучину отчаяния и делала все, что было в ее силах, чтобы вытащить меня оттуда. Депрессия отразилась и на моей работе. Родители, конечно, тоже замечали изменения, произошедшие во мне, и тоже прощали меня, но что они могли поделать? Меня убивала мысль, что моя карьера летит под откос. Родные только и могли, что со стороны смотреть на это. Без моего участия семья ничем не могла мне помочь.

В конце концов, бесконечно горькое сознание своей ненужности подавило мою последнюю, едва сознаваемую надежду на то, что во Вселенной существует какая-то сила, которая выше науки, забравшей у меня столько лет. Проще говоря, я исчерпал остатки веры в то, что где-то есть Высшее Существо, которое по-настоящему любит меня и заботится обо мне, и что мои молитвы будут услышаны. После того телефонного разговора во время пурги меня окончательно покинула вера в любящего лично меня Бога, на что я имел неотъемлемое право как серьезный и искренний член общины, посещающий церковь.

Существовала ли действительно Высшая сила или Высший разум, который с глубокой любовью заботится обо всех нас? Странно было признать, что при всех моих медицинских знаниях и опыте меня так сильно волнует этот вопрос — точно так же, как тайна моего рождения, о чем я не подозревал.

К сожалению, ответ на вопрос о присутствии в нашей жизни Высшего Существа был таким же, как ответ на вопрос, откроют ли мне когда-нибудь свои сердца мои кровные родители.

Ответ, увы, был отрицательным.

Следующие семь лет моя карьера и семейная жизнь продолжали испытывать кризис. Долгое время окружающие меня люди — даже самые близкие — не могли понять, каковы мои проблемы. Но постепенно, наблюдая за мной, Холли и сестры догадались, в чем тут дело.