Александер Эбен - Доказательство Рая

Это был очень мудрый совет — и я ему последовал. Эбен правильно понял мое огромное желание использовать полученный опыт на пользу другим.

Чем больше ко мне возвращалась способность научно мыслить, тем яснее я видел, насколько радикально расходились мои прежние научные и практические знания с тем, что я узнал, тем больше понимал, что разум и душа продолжают существовать и после гибели физического тела. Я должен был рассказать свою историю миру.

Следующие несколько недель проходили одинаково. Я просыпался часа в два — два с половиной ночи и испытывал такую радость от одного сознания, что жив, что сразу вставал. Растопив в кабинете камин, я усаживался в свое любимое кожаное кресло и писал. Вспоминал все подробности путешествия к Средоточию и от него и все усвоенные уроки, способные изменить жизнь. Хотя слово «вспоминал» не совсем верно. Эти картины присутствовали во мне, живые и отчетливые.

Обманываться можно двояко: верить в то, что не есть правда, или отказаться верить в то, что есть правда.

Серен Кьеркегор (1813–1855)

Похоже, в моем повествовании то и дело встречаются однокорневые слова — реальность, реальный, реалистичный.

До болезни я не понимал, насколько обманчивыми могут быть слова. В медицинской школе и в школе здравого смысла, называемой жизнью, меня учили, что существуют реальные вещи и явления (например, автокатастрофа, футбольный матч, сэндвич у тебя на столе) и нереальные. За мою врачебную практику я наблюдал множество людей, страдающих галлюцинациями. Мне казалось, я понимал, какими страшными были эти нереальные видения для тех, кто их видел. И вот за несколько дней временного психоза в реанимационной палате мне самому довелось пережить реалистичные кошмары. Но когда они закончились, я определил их как галлюцинации: бредовые видения, вызванные нейронным механизмом мозга, возвращающегося к жизни.

Но ведь во время комы мой мозг вовсе не работал неправильно. Он вообще не функционировал. У меня была полностью отключена именно та область мозга, которая воспринимала информацию непосредственно от органов чувств и на ее основе формировала мое представление о мире, где я жил и действовал. Но несмотря на это, я был живым и пребывал в полном сознании во Вселенной, которая, прежде всего, характеризуется любовью, пониманием и реалистичностью. (Вот опять это слово!) Для меня этот факт был неоспоримым. Я знал это ясно и отчетливо.

Пережитое мной было реальнее дома, в котором я сидел, реальнее дров, горевших в камине. Однако мое научное медицинское мировоззрение не допускало реальности того, что я пережил.

Как же я собирался совместить эти две реальности?

Наступил день, когда я, наконец, записал все, что мог, малейшие детали о Стране Червяка, Вратах и Средоточии.

Теперь можно было начать читать. Я погрузился в океан литературы, посвященной опыту клинической смерти.

Очень быстро я понял, что и в наше время, и в далекие века то, что пережил я, испытывало бесчисленное множество людей. Рассказы о черном туннеле или мрачной долине, на смену которым являлся яркий и живой ландшафт — абсолютно реальный, — существовали еще во времена Древней Греции и Египта. Рассказы об ангельских существах — иногда с крылышками, иногда без них — происходили по меньшей мере из древнего Ближнего Востока, как и представление о том, что эти существа были хранителями, которые наблюдали за жизнью людей на Земле и встречали души этих людей, когда те покидали ее. Способность одновременно видеть во всех направлениях; ощущение, что находишься вне линейного времени — вне всего того, что раньше считал определяющим человеческую жизнь; способность слышать музыку, напоминающую священные гимны, которые там воспринимались всем существом, а не только ушами; непосредственная передача и мгновенное усвоение знаний, для понимания которых на Земле ушло бы много времени и усилий; ощущение всеохватной и безоговорочной любви…

Снова и снова, в современных исповедях и в духовных писаниях ранних веков, я чувствовал, как рассказчик буквально сражается с ограниченностью земного языка, желая как можно более полно передать свой опыт, и видел, что это ему никак не удается.

И, знакомясь с этими неудачными попытками подобрать слова и наши земные образы, чтобы дать представление о необъятной глубине и невыразимом великолепии Вселенной, я восклицал в душе: «Да, да! Я понимаю, что вы хотели сказать!»

Все эти книги и материалы, существовавшие до моего опыта, я никогда прежде не видел. Подчеркиваю, не только не читал, ной в глаза не видел. Ведь раньше я и мысли не допускал о возможности существования какой-то части нашего «я» после физической смерти тела. Я был типичным, внимательным к своим пациентам врачом, хотя и скептически относился к их «россказням». И могу сказать, что большинство скептиков на самом деле вовсе не являются таковыми. Потому что, прежде чем отрицать какое-то явление или опровергать какую-либо точку зрения, необходимо серьезно изучить их. Я же, как и другие врачи, не считал нужным тратить время на изучение опыта клинической смерти. Я просто знал, что он невозможен, что его быть не может.

Я внимательно изучил записи врачей о моем пребывании в коме, а также томограммы мозга и понял всю серьезность и опасность моего заболевания.

Бактериальный менингит является уникальной болезнью в том смысле, что атакует внешнюю поверхность мозга, его кору, оставляя нетронутыми более глубокие области. Прежде всего, бактерия наносит сильные повреждения новой коре, по сути делающей нас людьми, а затем переходит на расположенные под нею вспомогательные структуры, свойственные и другим животным организмам. Повреждения коры при травме черепа, инсульте или опухоли мозга не бывают повсеместными. При перечисленных заболеваниях затрагивается лишь часть новой коры, остальные ее участки остаются невредимыми и функционирующими.

При бактериальном менингите человек переживает подобие смерти, хотя организм его частично действует. (Но, к огромному сожалению, практически все, кто имел несчастье заболеть бактериальным менингитом, не способны полностью вернуться к жизни и рассказать о том, что пережили — см. Приложение А.)

Хотя сами случаи возвращения человека к жизни стары как мир, термин «опыт клинической смерти» (ОКС) — независимо от того, воспринимали ли его как реальность или как вызванные болезнью фантазии, — появился сравнительно недавно. В 60-х годах прошлого века возникли новые методы и техника, позволившие докторам реанимировать пациентов, у которых случилась временная остановка сердечной деятельности. Пациенты, в прошлые времена непременно скончавшиеся бы, теперь возвращаются к жизни. Не сознавая того, своими стараниями спасти пациента врачи породили племя людей, совершивших переход из одного мира в другой: людей, которые заглянули за завесу и, вернувшись к жизни, рассказали об этом. Сегодня их уже миллионы. В 1975 году студент-медик Реймонд Муди опубликовал книгу «Жизнь после жизни», в которой, в частности, описывает опыт Джорджа Ритча. В результате остановки сердца, вызванной осложнением после пневмонии, Ритч умер и девять минут пребывал вне тела. Он прошел сквозь туннель, посетил рай и ад, встретился с существом, излучающим свет, которое он определил как Иисуса Христа, и испытал чувство покоя и благополучия такой силы, что мог с трудом выразить их словами. Так началась эра современного опыта клинической смерти.